Эрик Ластбадер - Французский поцелуй

— А теперь ты предаешь его, — глубокомысленно заметил Мун, хотя он и не был уверен, что Ма Варада сказала ему правду. Если и сказала, то не всю, что в данном случае еще хуже, добавил он про себя.

Она покачала головой.

— Я никогда не предаю, тем более Волшебника. Для него я вещь, и всегда ей была. Просто марионетка: он дергает за веревочки, а я двигаюсь. Я постоянно слышу в душе его подсказки шепотом, что мне делать дальше, как ты слышишь шум ветра в вершинах деревьев. Всегда слышу... И я хочу — я просто должна получить свободу. Я даже не помню своего настоящего имени. Варадой меня назвал Волшебник. Все, что ты видишь сейчас во мне, не мое, а навязанное мне им. Он дал мне возможность функционировать, но не позаботился о том, чтобы наделить меня способностью жить. И теперь я хочу жить, хочу больше всего на свете. И я сделаю все от меня зависящее, чтобы получить автономную жизнь.

Мун был в сомнении, как ему поступить. Он знал, что надо выбираться из Бирмы. Попав в Таиланд, можно сравнительно легко добраться до Бангкока, а там и домой, в Вене. Но без помощи Ма Варады это сделать невозможно. Значит, он должен полностью довериться ей, сообщив ей имена и адреса, которые были для него священными.

Монотонное бормотание монахов на молитве повисло в воздухе предгорий, наполняя его своеобразной аурой, проникающей в каждый угол Сикайна.

Звуки молитв висели в воздухе, как благовония, открывая для него двери, которые он плотно закрыл много лет назад. Ощущение было такое, что монахи словами молитв подсказывали, что ему делать.

— Я здесь уже был. В те годы, когда уже не мог оставаться в Камбодже, — сказал Мун, сам удивляясь, зачем он доверяется этой женщине, во власти которой он сейчас полностью находится. — Здесь я поступил в школу и изучал буддизм. Потом жил при пагоде Каунгмудау. Знаешь, та самая с куполом, который, согласно легенде, является копией идеальных грудей любимой жены царя Талуна.

— Очень трудно вообразить тебя монахом, — заметила Ма Варада.

— Я часто преступал заповеди веры, — согласился Мун. — Очень грустно попасть снова сюда, в колыбель буддизма, и почувствовать, как далеко я забрел от благодатной Восьмеричной Тропы.

— Ты был цельным когда-то, — сказала она, — и не ценил этого. — Ее глаза, казалось, излучали свет в полумраке. — Ты потерял то, что я сейчас так отчаянно стремлюсь приобрести. Ты не дурак и не сумасшедший, но, тем не менее, повернулся спиной к жизни. Что тебя заставило это сделать?

— Ярость, — ответил он, поняв это сам впервые в жизни, — и отчаяние.

— А сейчас это прошло? — спросила она, кладя руку ему на грудь, там, где сердце. — Сейчас в тебе это перегорело?

Молитвы, подымаясь из святых обителей, заставляли воздух течь вином и молоком. Все, что наполняет космос, собралось здесь в одном месте, и Мун с тоской подумал о том, что он потерял. Ярость и отчаяние вселили беспокойство в него и сделали его глухим к тишине, дарующей мир его духу. Он позволил втянуть себя в войну сначала французам, потом американцам, покинув единственное место на земле, которое питало его.

— Перегорело, — ответил ин даже с каким-то удивлением в голосе.

Ма Варада улыбнулась и поцеловала его.

— Тогда ты можешь помочь и мне обрести цельность. Я прошла долгий, долгий путь, и он завершится здесь.

Мун смотрел на нее, и в голове его проносились мысли, которые можно было назвать почти молитвами.

— Я знаю здесь кое-кого, — сказал он, приняв наконец решение. — Иди в пагоду Сун У Понья Шин и добейся свидания с настоятелем. Скажи ему, где я нахожусь и что мне нужна помощь. Он сделает все, что надо.

Но когда она уже поднималась, чтобы идти выполнять его поручение, он удержал ее.

— Как так получилось, — спросил он, — что ты привела меня именно в Сикайн?

Она пожала плечами.

— Отчасти по воле случая, отчасти намеренно. Это место близко к Шану, естественный перевалочный пункт на пути туда и оттуда. Кроме того, здесь множество буддийских монахов, которые не питают особой любви к социализму.

Да, и еще это единственный город в центральной Бирме, где у него есть друзья, и Мун не мог не подумать, а не упоминал ли он этого города, когда его трясло от лихорадки, вызванной раной? Может, он бредил? А, может, он и о своем договоре с Генералом Киу настроить Ма Вараду против Волшебника проболтался? Вспомнив о Слепом, он добавил:

— Кроме того, это место кишит людьми Волшебника.

— Слепой — единственный из его людей здесь, — успокоила она его. — Но даже если бы это было не так, я бы не стала пользоваться их помощью, помня, что не одна. Со мной ты.

Мун отпустил ее и, закрыв глаза, покорился судьбе. Какой бы ни оказалась истина, у него не было сил изменить ход событий. Он был по-прежнему беспомощен, по-прежнему зависим от нее. Если она не предаст, он выживет. Ну а если у нее, как у Адмирала Джумбо, есть что-то еще на уме, то...

Диана очнулась, чувствуя, что ее голова словно полна песку. Пол колебался под ней, и она поняла, что находится на воде. Открыв глаза, она увидела перед собой такую тьму, что сразу стало ясно: ее глаза заклеены пластырем.

— Ага, очухалась! — послышался приятный мужской голос, низкий и очень уверенный.

Диана потрогала вокруг себя руками, с удивлением обнаружив, что они не связаны.

— И сразу проявлять активность! — прокомментировал голос. — Это хорошо, учитывая то, что у меня на уме.

— Почему бы вам не отодрать пластырь? — обратилась к нему Диана. — Я бы не прочь посмотреть, какой вы из себя, м-р Паркес.

— О да. Рид Паркес. Я чуть не позабыл, что меня и так зовут. А потом вспомнил про те таблетки, которые я дал Монике: она в них нуждалась и начала принимать. Вот я и вернулся в дом. Я человек очень аккуратный в таких делах.

Пытаясь встать, Диана врезалась в скамью, сильно ударившись о нее локтем и бедром.

— Хм. Пожалуй, тебе действительно надо помочь.

Она почувствовала, что ее подымают с досок на дне лодки и медленно опускают на то, что на ощупь казалось скамейкой. Она подняла руки, чтобы снять повязку, и он врезал ей так, что она снова оказалась там, где была до этого.

Он снова втащил ее на скамью.

— Не делай ничего без разрешения, — предупредил Паркес. — Это правило номер один.

Диана распрямила спину, держа руки по швам. Лицо так болело от удара, что на глазах выступили слезы, и она порадовалась, что они заклеены. В академии ее обучали, что, оказавшись в роли заложника, ни в коем случае не надо давать человеку, захватившему тебя, повод чувствовать его власть над тобой. Именно чувство силы и вседозволенности двигало им. Контролировать ситуацию в своих целях он может только заставляя ее чувствовать боль и страх. Это его единственное оружие.