Эрик Ластбадер - Черное сердце

Киеу резко бросил тело вперед, и вьетнамский офицер увидел, как задрожали листья в том месте, где секунду назад был тот, кто швырнул в него камень. Вьетнамец не знал, кого он преследует: человека или зверя. Но, кто бы это ни был, он намеревался убить его.

Оказавшись в непролазных зарослях, Киеу замер. Руки его обхватили камеру «Никон», он поглаживал футляр, словно сомневался в надежной работе аппарата.

Еще не видя вьетнамца, Киеу понял, что он совсем рядом.

Он поднял глаза и сделал вид, что страшно испуган: перед ним стоял вооруженный человек, направив ствол своего револьвера ему в живот.

— Извините, — обратился к нему Киеу по-английски, — не знаете ли вы как зарядить эту штуковину пленкой?

— Мим морк пес на? — сказал офицер по-кхмерски. — Мим чумос эй?

Такой же вопрос задал ему Рос, когда Киеу впервые оказался у красных кхмеров. Как же давно это было! Откуда ты? Как твое имя? Офицер размахивал револьвером. Он повторил свой вопрос.

Сделав вид, что боится, Киеу отступил на шаг. Он по-прежнему держал перед собой «Никон».

— Не понимаю, как работает эта чертова камера, — он медленно отступал назад, под густые ветви деревьев.

Видно было, что офицер разозлился не на шутку: он привык, что ему мгновенно и с подобострастной улыбкой отвечают на все вопросы. Заметив, что Киеу не вооружен, вьетнамский офицер стал действовать более решительно. Он повторил свои вопросы, только сейчас голос его уже почти срывался на крик:

— Кто ты? Откуда идешь?

Киеу сделал вид, что не понимает, он продолжал пятиться до тех пор, пока вьетнамец на занял ту позицию, которая устраивала Киеу. Он резко остановился и сказал по-кхмерски:

— Я иду из Араниапратета. Во всяком случае, именно так я и попал в Кампучию. Меня послали сюда те, кто сочувствует вашему делу — я должен принести им документальные свидетельства того, что вы строите новую Кампучию. Как это благородно, вьетнамская армия из пепла и праха создает юное и могучее государство!

Офицер изумленно смотрел на Киеу, пафос откровенно политической речи произвел на него впечатление. Было совершенно ясно, что он ждал чего угодно, только не таких напыщенных фраз.

— Почему ты не отвечал на мои вопросы, когда я тебя спрашивал?

У него в руках был револьвер, а, значит, он обладал властью и силой. Он хотел, чтобы его собеседник понял, кто из них двоих занимает главенствующее положение.

— Я не могу сделать ни одного снимка, проклятый аппарат не желает работать, — просительным тоном сказал Киеу, умоляя ханумана соображать чуть побыстрее. — Может, вы поможете мне, товарищ?

Офицер презрительно выпятил толстую нижнюю губу:

— Я капитан Вьетнамской Народной армии. Неужели ты думаешь, что мне нечего делать, кроме как заниматься твоим...

Пораженный невидимым жалом, офицер рухнул на колени. Он широко развел руки, словно пытаясь сохранить равновесие. Револьвер упал к ногам Киеу.

Зеленый гад обернулся вокруг шеи вьетнамца — откинув голову, змея еще несколько раз ударила поверженного врага в сонную артерию. Милосердная смерть не заставила себя ждать, но Киеу понимал, что перед отправлением в царство мертвых вьетнамец пережил не самые приятные секунды.

Тело вьетнамца последний раз дернулось и затихло — Киеу носком тяжелого ботинка отшвырнул змею и принялся раздевать труп.

Лишь половина площади офиса Делмара Дэвиса Макоумера в здании фирмы «Метроникс инкорпорейтед», что на Голд-стрит, могла бы рассматриваться как рабочая. На другой же половине господин Макоумер расслаблялся и обдумывал перипетии своего нелегкого рабочего дня. Львиную долю этой зоны отдыха занимали парная, которой Макоумер предпочитал пользоваться зимой, и сауна, излюбленное место Макоумера в душный летний полдень, когда сограждане как полудохлые мухи ползают по вспотевшим улицам и задыхаются от безумной влажности. Он был абсолютно убежден, что финны, сделавшие слово «сауна» международным, недооценивали целебное действие своей бани.

Макоумер удобно расположился в сауне, размышляя об ошибках древних финнов. В дверь постучали. Увидев через вделанное в дверь смотровое стекло размытую фигуру, он сделал жест рукой.

В дверях выросла фигура Эллиота. Сейчас он ничуть не походил на того молодого человека, которого так умело и расчетливо соблазнила Кэтлин Кристиан: волосы его торчали перьями, под глазами виднелись черные круги.

— Ты, кажется, хотел видеть меня. Это был не вопрос.

— Ты ужасно выглядишь, — на лице Макоумера появилось подобие улыбки. — Ты что, не спал?

— И не спал, и не ел, — безжизненным голосом отозвался Эллиот. Не пробыв здесь и минуты, он уже весь вспотел. Невыносимо зудела кожа.

— У тебя есть все основания считать себя несчастным, Эллиот, — рассудительно заметил Макоумер, — честно говоря, я тебя ни в чем не виню.

Эллиот дернул головой, брови его удивленно поползли вверх:

— Бог ты мой! Да ты просто эталон цивилизованного человека! — чувствовалось, что он еле сдерживает себя. — Почему ты не повышаешь голос? Дай волю своему гневу и...

— Очень неразумно находиться здесь в вечернем костюме, — в голосе Макоумера появились язвительные нотки. — Разденься и возвращайся. Тогда поговорим.

Эллиот повернулся, и Макоумер добавил:

— Не забудь вначале принять холодный душ. Кожа должна быть влажной, когда входишь в сауну.

Вновь оказавшись в одиночестве, он прислонился спиной к деревянной стенке, руки его неподвижно лежали на коленях. Он изо всех сил старался не думать о Киеу и Кампучии, — он гнал мысль о том, что послав в этот ад названого сына, он ставит под удар «Ангку». Но, самое главное, ни в коем случае не думать о Тисе. Все что угодно, но только не Тиса!

Увидев входящего Эллиота, он криво усмехнулся:

— А мы-таки достали Лоуренса. Последние данные опроса общественного мнения свидетельствуют о том, что его рейтинг — тридцать восемь процентов. Падение на тридцать пунктов, это не шутка. Стоило Джеку Салливену немного пооткровенничать перед журналистами, и мы торпедировали Президента. Мне сообщили, что в демократических кругах уже пошли разговоры о том, что его кандидатуру не следует выставлять на перевыборы.

— Решение слегка запоздало, тебе не кажется? — Эллиот сел рядом с отцом. Он опустил голову и уставился на сливную решетку в полу. Бедра его были обернуты махровым полотенцем; Макоумер же сидел совершенно голый.

— Если ты в отчаянном положении, ничто и никогда не поздно.

Он молча разглядывал сына. Наконец мягко произнес:

— Мне очень жаль, что все так кончилось, Эллиот. Правда, очень жаль.

Он немного наклонился вперед, расслабляя мышцы. Слова едва не сорвались с его губ, но он отчаянно сжал зубы. Хотя, почему? Если таким образом он сможет вернуть себе сына, почему бы и не попробовать?