Эрик Ластбадер - Черное сердце

— Во всяком случае, наше присутствие там было тайным, — он пожал плечами. — А потом, когда я уже пробыл в Камбодже некоторое время, когда узнал... В общем, теперь мне ужасно стыдно, зато, что мы — не только американцы, но и французы, в особенности французы, вьетнамцы и китайцы сделали с кхмерами, с их прекрасной страной. Мы стравили их друг с другом, превратили страну в царство мертвых.

Лорин вздрогнула. Они миновали Уотер Милл и вновь свернули на юг, в направлении Флайинг Бич.

Этот пляж находился довольно далеко, и потому был относительно пустынным.

Они уединились за высокой дюной. Дальше по берегу начинались виллы миллионеров из стекла и камня.

Трейси закинул руки за голову. Лорин сидела рядом, в ярком солнечном свете лицо ее казалось очень рельефным, как на сцене, при свете прожекторов.

— Было просто говорить, что я отправился в Юго-Восточную Азию потому, что там была работа, и я хотел ее делать, — сказал он. — Конечно, я был тогда еще совсем зеленым и верил, что достаточно выгнать из Вьетнама и Камбоджи коммунистов. Сложностям политики нас не учили.

— Они были слишком заняты — они учили вас убивать.

Трейси глянул на нее.

— Прежде всего мы должны были научиться выживать, — он погладил её руку. — Но ты права: они полагали, что после окончания курса достаточно забросить нас куда угодно, и мы станем применять ту науку, которую они в нас вбили. Однако все было не так уж просто. И я потому и ушел от них, что понял: они никогда, никогда не изменятся. Раз за разом они применяли те же принципы — их принципы — в каждой новой ситуации, и когда они не срабатывали, а они часто не срабатывали, совершенно не понимали, чем объяснить свои провалы.

Я уже понимал, в чем дело, но они ничего не хотели слушать, — Трейси вздохнул. — Они совершили огромную ошибку, полагая, что к кхмерам можно относиться так же, как к северовьетнамцам. Господи, ну и идиоты! Вся история Вьетнама — это история войн и агрессий. Камбоджа же была сельским раем, в ней царили буддийский покой и мир. Но так было перед войной. Теперь Камбоджа, старая Камбоджа, мертва, похоронена под руинами Ангкор Вата. А новая Кампучия, если можно так называть эту страну, похожа на бешеного пса, пытающегося отгрызть собственный хвост.

Лорин была в шоке, лицо ее побледнело и осунулось.

— Но как такое могло случиться, — спросила она. — Что произошло?

— Мы, как всегда, перехитрили сами себя. Как обычно, мы поддерживали не ту сторону. Мне в конце концов стало ясно, что Лон Нол не был той личностью, которую нам следовало одобрять. Мы не понимали существа проблем, не видели всей ситуации в целом. И красные кхмеры мгновенно использовали наши действия, чтобы убедить население, даже буддийских монахов, что именно они, красные кхмеры, и являются истинными спасителями страны. Но сразу же за тем, как они сбросили Лон Нола, начались антивьетнамские погромы, да такой силы, что кхмеры-республиканцы обратились к сайгонскому правительству за поддержкой.

Вьетнамская армия вторглась в Камбоджу, и началась ответная резня. И с тех пор страна знает только войну и страдания.

— Так вот значит, что тебя мучает...

Он глядел вдаль. К берегу приближался рыболовецкий траулер, на желтых выступающих над бортами мачтах висели темные сети. Они даже слышали шум его моторов. Трейси очень хотел рассказать ей все: он понимал, что пока этого не произойдет, между ними не будет полной близости. Он хранил тайну частично ради себя, но отчасти и ради нее. Сознание того, что он был виновен в гибели ее брата, и создавало для него все проблемы, отдаляло его от нее. Он должен найти в себе силы преодолеть эту пропасть, он должен ей рассказать.

— Ты знаешь, это забавно, — сказал он наконец, — но когда я был моложе, я никак не мог понять, почему мать вышла замуж за отца.

— Ты, что, смеешься? — Лорин прикрыла глаза от солнца, — Он такой славный.

Она знала, чем он занимался, на кого работал. Она же была убежденной пацифисткой, ненавидела всякое насилие. И я полагаю, что она просто отгородилась от всего этого... Потому что очень его любила, — он взглянул на нее. Ты это можешь понять?

— Конечно, — Лорин кивнула.

Поднялся легкий ветерок, зеленая трава шевелилась, словно морские водоросли.

Она набрала горсть песка и смотрела, как он убегает сквозь пальцы. Лорин лежала на боку, вытянув длинные ноги. Оба они переоделись в купальные костюмы, на Лорин был закрытый купальник телесного цвета, и издали она казалась бы совершенно обнаженной, если бы не отделка из мелких розовых и лиловых цветочков.

— Тебя долго не будет? — спросила она так тихо, что Трейси сначала даже не расслышал.

— Не знаю.

Она глянула в небо, прикрыв ладонью глаза.

— Где ты остановишься? Я бы хотела тебе позвонить.

— Не думаю, что это такая уж хорошая идея. Берег был пустынен. Прибой набегал на песчаный пляж слева направо, словно это вечность писала свои письмена. Косы у нее расплелись, и легкий ветерок шевелил длинные пряди.

— Может, я сам смогу тебе позвонить, — сказал он. Он понимал, что этого обещания ей недостаточно, но и она знала, что он вовсе не пытается отгородиться от нее: там, куда он ехал, и в том, чем ему предстояло заниматься, требовалась предельная собранность. А она знала, что такое собранность.

И все же его отъезд пробудил в ней мысли о Бобби. Воспоминания о том, когда она в последний раз видела его живым. Он уходил из дома, а она занималась у станка. Она была тогда так занята, готовясь к предстоящему просмотру, что даже не поцеловала его на прощание. И ни слова ему не сказала. Может, уходя, он ее окликнул, но она этого сейчас не помнила. И именно это мгновение — как он уходит из дома — стояло в ее памяти, когда она сопровождала родителей в аэропорт Даллеса: там они должны были принять бренные останки Роберта Артура Маршалла. Через полторы недели ему исполнилось бы девятнадцать.

Собранность. Предельная концентрация. Способность к ней сделала ее великой балериной. И именно эта способность подвела ее в тот день, когда Бобби уходил из дома, уходил из ее жизни.

— Трейси, я не хочу, чтобы ты ехал, — сдавленным голосом проговорила она и постаралась проглотить застрявший в горле комок. — Я знаю, что это звучит ужасно эгоистично, но все равно скажу... Я боюсь, что с тобой что-нибудь случится. Я боюсь, что вот ты сядешь в самолет, и я больше никогда... — она закрыла руками лицо и разрыдалась. — О, Господи, прости мен", у меня просто плаксивое настроение...

Он обнял ее, прижал к себе, потом начал поцелуями стирать с лица и глаз слезы — он хотел видеть ее прекрасные глаза ясными и чистыми. Какую радость дарили ему эти глаза!

Их языки соприкасались, исследовали друг дружку словно в первый раз. Он ощущал все ее сильное, но такое податливое сейчас тело, тепло ее груди и живота. Он гладил её, целовал между ключицами, потом провел рукой по ровным, сильным плечам, прижался губами к ее шее, и она закрыла глаза.