Поль Альтер - Цветы Сатаны

— Виолетта хотела снять кашпо? — задумчиво предположила Дебра.

— Да, когда она силилась дотянуться до него, горшок сорвался и упал ей на голову, набив шишку. Она подобрала черепки, но некоторые из них вонзились в землю. После дождя земля осела, и они оказались на поверхности. Предполагаю, что после этого она вернулась раздраженная и набросилась на мужа, упрекая, что тот ей не помог. Он же, должно быть, оправдывался, что его не позвали. Можно еще предположить, что все это она подстроила нарочно, чтобы испортить ему вечер, и он понял… А впрочем, не важно. Главное заключается в упавшем горшке, и именно этим объясняется факт, что никто не нашел объяснения остальным любопытным деталям. Таким образом, гематома на голове появилась еще до смерти, что и подкрепило версию Яна. Признай, теперь все сходится!

Дебра нехотя согласилась, затем спросила:

— Как удалось тебе распутать этот клубок?

— Я начал с допущения факта самоубийства Виолетты. Как только у меня появилась уверенность, представил себе дальнейшие действия мужа, ну а все остальное пошло само собой…

— Но как тебе удалось установить, что она убила себя?

Питер замолчал, чуть заметно улыбаясь.

— Так и быть, здесь у меня была более точная информация… Помнишь, Симпсон кого-то заметил у леса в день, когда утонула Сара Кольз?

— Виолетту, полагаю?

— Да. Я заходил на днях к профессору Симпсону… Он твердо убежден в ее невиновности, и я не стал его разубеждать. И тем не менее он подтвердил, что видел именно ее. Но для меня это было всего лишь подтверждением того, что я узнал из ее дневника.

Дебра вся напряглась, порывисто бросила:

— Дневник? Ты его нашел? Где?

— В журналах по садоводству, в этажерке на веранде.

— Почему не сказал мне?

— Слишком уж тяжело читать его, там написаны ужасные вещи, и я предпочел поберечь тебя. Да и обстоятельства уже говорили сами за себя… А талант у нее был! Очень здорово все описано, так что в конце концов приходишь к убеждению…

Питер прервался, направился к чемодану, открыл его и, достав бутылку виски, отхлебнул прямо из горлышка.

— Тебе нехорошо, Питер? Ты побледнел!

— При одной только мысли об этом у меня мурашки выступают! Дневник она начала вести почти сразу после приезда, и можно шаг за шагом проследить ее путь в ад… Вначале она была именно такой, какой ее считают все: веселая, жизнерадостная… Известие о том, что у нее никогда не будет ребенка, в корне изменило ее, но это еще не все… Яд, постепенно разъедавший ее мозг, несколько другого происхождения, и я не решусь утверждать, что она отдавала себе отчет в своих действиях. Можно подумать, что ее направляла рука сатаны… Иначе говоря, цветы…

— Цветы на клумбе за домом?

— Да, цветы «Могилы Адониса», или, точнее, сатанинские цветы, те самые проклятые цветы, которые я выбросил из дома, и ты поймешь почему… Виолетта нигде не пишет о них плохо, но легко угадывается, какой вред наносят они ей в повседневной жизни; они будто околдовывают ее… Ядовитые цветы, запустившие свои смертоносные корни в высшей степени нечистый перегной, пропитанный кровью отъявленных злодеев, разбойников с большой дороги, порочных родителей — алкоголиков или кровосмесителей… короче, всех, продавших душу дьяволу… Пришла беда — отворяй ворота… И беды преследуют людей из поколения в поколение, сопровождаемые лицемерными улыбками цветов-убийц. Виолетта, почитая их, даже прокладывает ими страницы своего дневника… Так она чтит их, по ее мнению, невинную добродетель.

День за днем вдыхает она губительный аромат, не замечая медленного разложения собственной души. Однажды она воспылала неожиданной страстью к другу мужа, но тотчас пожалела об этом. И тем не менее Виолетта впоследствии возвратилась к нему, с удивлением открыв, какое радостно-волнующее чувство таится в скрытой интимной связи. Потом пошла череда других любовников… А потом она вдруг заметила, что ненавидит детей… Не маленьких сорванцов, а очаровательных малышей, тех, которых ей хотелось иметь. Параллельно с растущим безумием улучшается литературный стиль. Она оттачивает его так старательно, будто ухаживает за цветами, взлелеивает в себе наслаждение, вкус к злу, и однажды, надышавшись вредоносного запаха, поднимающегося от рокайля, она даже слышит некий голос, призывающий убивать, приносить жертву сатанинским цветам, так жаждущим свежей крови. Она скрупулезно записывает свои насыщенные ядом мысли. Она по-настоящему сошла с ума… Стихи ее превращаются в песнь смерти. Ей доставляет огромное удовольствие тщательно разрабатывать планы своих преступлений, соблазнять тех мужчин, которые кажутся ей наиболее стойкими.

Что же до мужа, тот в больном воображении становится причиной ее мучений, виновником бесплодия… Виолетта с трудом переносит его смирение, сострадательное отношение к ее изменам и устраиваемым ею скандалам. Ей нравится сеять вздорные слухи, косвенно обвиняющие его в собственных преступлениях, намекать, как сильно изменился Ян в последнее время. Сама устраивая сцены, она всех заставляет поверить в его грубость. Затем, к концу, она вдруг начала задавать себе вопросы. За день до смерти она угнетена, подавленна. Она осознала — пусть смутно, — что натворила. Это ее последние записи. Они предвосхищают то, что должно последовать, и мне думается, что именно в ту ночь Виолетта закрылась на веранде и вскрыла себе вены…

Наступило долгое молчание, потом Дебра тихо спросила:

— Что ты сделал с дневником?

Молча Питер открыл чемодан, достал со дна перевязанный пакет, вскрыл его и подал ей сиреневую тетрадь:

— Просмотри, если хочешь, но на твоем месте я бы воздержался.

Дебра протянула было к ней дрожащую руку, но тут же отдернула ее, согласившись, что лучше уж и в самом деле все позабыть. Когда она ушла в ванную, Питер сел в кресло крохотной гостиной, примыкавшей к спальне. Он полистал дневник, остановился на страницах, которые были вырваны, и погрузился в размышления.

Из ванной комнаты вышла Дебра, завернутая в тонкий пеньюар. Питер сказал ей, показывая те страницы:

— Остается только одна тайна. Она касается того, кто вырвал страницы и написал на них, по сути, обвинение Яну Гарднеру. Им не обязательно должен быть близкий знакомый Виолетты, поскольку все подробности почерпнуты из самой тетради. Но взгляни на почерк…

— Мы ведь знаем, что это подделка, не так ли? — спросила Дебра, присаживаясь на подлокотник.

— Безусловно. Но вглядись повнимательнее в чернила. Оригинальный текст изрядно потускнел от времени. А на этих листках и почерк четче, и чернила посвежее…

— А это значит?

— Что нас сознательно пытались сбить с толку. Бумага старая, а вот записи сделаны недавно.