Серж Брюссоло - Ночная незнакомка

— Я ничего не знаю.

— И это уже хорошо. Теперь понимаете? Пусть все останется позади. У меня есть знакомые, которые не моргнув глазом выложили бы миллион долларов за то, чтобы оказаться на вашем месте, с мозгами, по которым прошлась стирающая головка, и лишиться цепей, неумолимо приковывающих человека к прошлому. Только представьте, что вы были настоящей язвой, настолько неуживчивой, что никто не захотел возобновлять с вами отношения — ни любовник, ни собственная мать! Эти люди продолжают ненавидеть в вашем лице существо, которым вы уже не являетесь. Если раньше вы любили кока-колу, то теперь вас от нее тошнит. Вы стали обожать мини-юбки, хотя прежде носили только джинсы. Прежде вам и в голову не приходило надеть бюстгальтер, а сейчас без него вы ощущаете себя голой. Всю эту ерунду я говорю для того, чтобы вы оценили с положительной стороны то, что с вами произошло. Пуля и мой скальпель лишили вас некоторой части мозговой ткани, и кто знает, что содержалось там, внутри! После заживления ваш мозг восстановится, поскольку все органы человека обладают удивительной адаптационной способностью. В случае возникающей опасности для одного из них весь организм переходит к решительным действиям: если ему не хватает какого-нибудь винтика, он его мастерит или находит замену. Все «движимое имущество», оказавшееся в мертвой зоне головного мозга, переправляется в другие участки. По дороге кое-что, конечно, теряется, но и того, что сохраняется, вполне достаточно для существования. Человеческое тело изначально на это запрограммировано: самоисправляющийся механизм.

— Почему со мной не было никаких документов?

— Вас могли ограбить, до нападения… или после — не имеет значения. Ваш чемодан, вероятно, находился на заднем сиденье, и какой-нибудь бродяга мог его стащить, пока вы теряли сознание у подножия буквы H на Голливудском холме.

— Я до сих пор не в состоянии выговорить это слово, — заметила Джейн. — Также как и вспомнить название мелкого животного с рожками, оставляющего после себя слизистую дорожку, с домиком на спине. Догадались, кого я имею в виду?

— Остаточные явления афазии [1], что-то вроде короткого замыкания.

— В чем я была, когда меня привезли сюда?

— Одежда вся пропиталась кровью. Я отдал ее в стирку, но она мало чем может нам помочь. Обычный ширпотреб. Удобная и недорогая, совершенно безликая. Незатейливые шмотки, приобретенные для длительного путешествия автобусом или автомобилем в магазине «Сирс и Робак». В карманах — пусто.

— Почему мое фото показали по телевизору только один раз?

— Вы не единственная, кто оказался в такой передряге. Ежедневно в Америке пропадают сотни людей, и никто не знает, как и почему они исчезли. Просто растворяются в воздухе, не оставляя никаких следов. Полицейские участки переполнены заявлениями родственников, доски объявлений забиты фотографиями. Вы одна из множества пропавших, о которых, кстати, вообще нет сведений. Какие основания отдавать вам предпочтение? Когда я осторожно выразил неудовольствие отсутствием результатов розыска, один лейтенант намекнул мне, что не стоит бить во все колокола, если однажды вас уже пытались устранить.

Решив, что он потратил слишком много времени на беседу с больной, доктор Крук изобразил на лице улыбку, похлопал Джейн по плечу и встал. На его мятых брюках виднелись пятна от кофе. Она удивилась, что ей бросаются в глаза такие детали. Откуда к ней пришла способность все подмечать, этот налет снобизма?

Крук ушел. Она нисколько на него не сердилась, в последние месяцы он уделял ей очень много внимания. Джейн ничего не помнила о своей прежней жизни, но вряд ли с кем из мужчин она была еще так близка. Разве может любовник, даже самый пылкий, похвастаться тем, что касался пальцами мозга женщины?

Но напрасно воображал Крук, что Джейн любой ценой стремится проникнуть в тайну своего прошлого. В действительности, каким бы противоестественным или нелепым это ни казалось, у нее абсолютно не было желания вновь обрести память.

Почему? Она не знала. Но ничто не могло поколебать ее уверенность в том, что лучше оставить все как есть. И дело вовсе не в отсутствии любопытства. Если бы ее попросили определить, что она чувствует, Джейн наверняка произнесла бы слово «инстинкт». Звериный инстинкт, нашептывающий ей на ухо примерно следующее: «Не оглядывайся. Иди вперед. Не теряй времени на обретение ненужного знания».

Когда Джейн пыталась быть откровенной сама с собой, она невольно признавалась, что испытывает тревожное возбуждение от того, что стала другой, освобожденной от обилия ненужных вещей, переполняющих эмоциональный багаж всякой женщины «за тридцать». Проведя в больнице полгода, Джейн повидала немало тех, кто уже не мог обходиться без постоянных консультаций у психиатров. Чего стоили их хныканья, что они, дескать, не в силах покончить с мучениями, которыми обязаны отцу или матери. В тридцать, сорок, а то и в пятьдесят лет эти бедолаги продолжали с грохотом тащить на себе кандалы, в которые их заковали в. детстве. Джейн испытывала к ним жалость, к которой примешивалась брезгливость. В такие минуты она задавала себе вопрос, уж не сделала ли ее постоянная близость к человеческому страданию черствой и бесчувственной?

«А если я стану злой?» — думала она.

Однако ей было известно, что тот же путь прошли многие врачи. «Иначе свихнешься! — объяснил один практикант. — Необходимо заковать себя в броню, если не хочешь в конце концов спиться».

«Нет, я не злая, — каждый раз утешала себя Джейн. — Просто я сделала свою скорлупу толще… поглубже забралась в домик, что несет на голове животное с рожками, название которого я не могу вспомнить».

Но было ли у нее что-то еще, кроме скорлупы? А если в конечном счете все сводилось только к ней: каменное яйцо с горсткой серой пыли внутри? Оболочка, предназначенная для защиты жизни, в которой нет ничего живого.

Джейн закрыла книгу, поставила на полку и вышла из читального зала, чтобы прогуляться по больничному парку. За шесть месяцев она так и не сумела ни с кем подружиться, и ей не к кому было пойти в гости. В больнице, к счастью, Джейн отвели отдельное помещение. Она знала, что в общей палате женщины обычно убивали время, рассказывая друг другу о своей жизни и демонстрируя фотографии близких. Рядом с этими напичканными всевозможными историями наседками Джейн чувствовала бы себя безоружной, ни на что не годной. Да и что она могла предложить им взамен? Ее статус «потерявшей память» очень быстро утратил бы свою свежесть, и для соседок по палате она стала бы просто «той, кому не о чем рассказать». По правде говоря, Джейн и не горела желанием общаться с этими пленницами, осаждаемыми их громоздким прошлым. Ей казалось, что все они ютятся в неудобных, слишком тесных домах, до потолка забитых пыльными шкафами, полки которых прогибаются под тяжестью всякого хламья. Да, именно такими они ей и представлялись: опустившиеся тетки, задыхающиеся в джунглях дешевых безделушек.