Мэтью Перл - Дантов клуб

Холмс повытаскивал кляпы у друзей изо ртов и принялся безуспешно развязывать руки.

— Вы ранены? — спрашивал он. — Лоуэлл! — Доктор потряс Лоуэлла за плечи.

— Он оглушил нас и приволок сюда, — отвечал Филдс. — Лоуэлл орал и ругался на Теала, пока тот возился с веревкой — я велел ему закрыть свой чертов рот! — а Теал стукнул его опять. Он попросту без сознания, — с мольбой добавил Филдс. — Правда ведь?

— Что ему от вас нужно? — спросил Холмс.

— Не знаю! Я не понимаю, отчего мы до сих пор живы и что он вообще делает!

— Этому чудовищу для чего-то понадобился Лонгфелло!

— Он идет сюда, слышите! — вскричал Филдс. — Скорее, Холмс!

У Холмса тряслись руки, скользкие от пота, узлы же были стянуты чересчур туго. Он почти ничего не видел.

— Уходите. Уходите немедля! — проговорил Филдс.

— Секунду… — Пальцы опять соскользнули с Филдсова запястья.

— Будет поздно, Уэнделл, — сказал Филдс. — Он сейчас придет. Не время возиться с нами, в таком виде мы ничего не сделаем с Лоуэллом. Бегите в Крейги-Хаус! Оставьте нас — спасайте Лонгфелло!

— Я не могу один! Где Рей? — кричал Холмс. Филдс мотнул головой:

— Он так и не объявился, патрульных у домов нет! Их отозвали! Лонгфелло один! Бегом!

Выскочив из каморки, Холмс помчался по тоннелям быстрее, нежели когда-либо в жизни, пока далеко впереди не блеснул луч серебряного света. Приказ Филдса заполнял всю докторскую голову: БЕГОМ БЕГОМ БЕГОМ.

Детектив, не торопясь, снисходил по сырым ступеням в подвал Центрального участка. По выложенным кирпичом коридорам неслись стоны и злобные проклятия. Николас Рей подскочил с твердого пола камеры: — Вы не имеете права! Пострадают невинные люди, ради всего святого!

Детектив пожал плечами:

— Эй, обезьяна, ты, что ль, и вправду поверил в этот свой бред?

— Держите меня здесь, ежели вам хочется. Но верните к домам патрульных, прошу вас. Умоляю. Преступник на свободе, он замыслил новое злодеяние. Вы же знаете, что Бёрнди не убивал ни Хили, ни прочих! Убийца на свободе и ждет случая! Остановите его!

Детектив с интересом наблюдал за попытками Рея склонить его на свою сторону. Он вдумчиво побарабанил по лбу пальцами:

— Я знаю, что Уиллард Бёрнди вор и лжец, и более мне ничего не известно.

— Выслушайте меня, умоляю.

Взявшись за прутья дверной решетки, детектив уставился на Рея.

— Писли велел не спускать с тебя глаз, а то все лезешь не в свое дело да под ногами путаешься. Тяжко, должно быть: сидишь взаперти, никуда не сунуться, да и посодействовать некому.

Детектив вытащил связку ключей и с улыбкой ею помахал.

— Этот день будет тебе уроком. Верно говорю, обезьяна?

Стоя у конторки в своем кабинете, Генри Уодсворт Лонгфелло несколько раз едва слышно вздохнул.

Энни Аллегра перебрала множество игр, которыми хорошо было бы заняться. Однако он мог сейчас лишь одно — стоять у конторки с Дантовыми песнями и переводить, переводить, снимать с себя ношу и растворять ворота храма. Там неразборчивым рокотом отступал гомон мира, и вечною своею судьбою жили слова. Там в сумраке долгого нефа мелькал силуэт Поэта, и переводчик прибавлял шагу. Поступь Поэта тиха и торжественна. Он в длинных ниспадающих одеждах, голову прикрывает шапочка, на ногах сандалии. Сквозь скопище мертвых, сквозь недвижное эхо, что плывет от могилы к могиле, сквозь плач и стенания подземелий доносится голос той, кто ведет Поэта вперед. Она впереди, в недосягаемой манящей дали, абрис в алых огненных одеждах, призрак под белоснежной вуалью, и чудится Лонгфелло: подобно снегу в горных высях, тает лед в сердце Поэта — ибо ищет он в истинном мире подлинное прощение.

Энни Аллегра высматривала по всему кабинету пропавшую бумажную коробочку, без которой никак невозможно отпраздновать день рождения куклы. Девочка наткнулась на недавно открытое письмо Мэри Фрер из Оберна, Нью-Йорк. От кого письмо, спросила она.

— А, мисс Фрер, — обрадовалась Энни. — Как здорово! Этим летом она опять будет с нами в Наханте? С ней всегда так весело, правда, папа?

— Вряд ли. — Лонгфелло постарался улыбнуться. Энни расстроилась.

— Наверное, коробка в чулане в гостиной, — резко сказала она и побежала за гувернанткой, чтоб та помогла ей в поисках.

Во входную дверь замолотили столь требовательно, что Лонгфелло застыл на месте. Стук сделался еще злее, еще настойчивее.

— Холмс, — услыхал он собственный выдох.

Энни Аллегра, бедная соскучившаяся Энни Аллегра, бросив гувернантку, с криком понеслась к дверям. Она ткнулась в них с разбегу и широко распахнула. Уличный холод был чудовищен и всеобъемлющ.

Энни стала что-то говорить, и Лонгфелло ощутил даже из кабинета, сколь сильно она перепугалась. Невнятный голос не принадлежал никому из его друзей. Лонгфелло вышел в холл и встретился лицом к лицу с солдатом при всех регалиях.

— Отошлите ее прочь, мистер Лонгфелло, — тихо потребовал Теал.

Лонгфелло отвел Энни в коридор и опустился на колени.

— Лютик, помнишь, мы говорили о том твоем материале для «Секрета» — надо бы завершить его прямо сейчас.

— О каком материале, папа? Интервью?..

— Да, постарайся завершить его прямо сейчас, Лютик, пока я говорю с этим джентльменом.

Он хотел, чтобы она поняла, его округлившиеся глаза приказывали: «Бегом! » — ее глазам, таким же, как у матери. Она медленно кивнула и умчалась в дом.

— Вы нужны, мистер Лонгфелло. Вы нужны прямо сейчас. — Теал ожесточенно жевал, затем громко выплюнул клочки бумаги прямо на ковер, стал жевать опять. Запас бумажных обрывков у него во рту представлялся неисчерпаемым.

Лонгфелло неловко обернулся, дабы взглянуть на Теала, и сразу распознал ту власть, каковой обладает лишь жестокость, ставшая привычкой.

Теал заговорил опять:

— Мистер Лоуэлл и мистер Филдс — они вас предали, они предали Данте. Вы все видали. Вы видали, что Маннинг должен умереть, но вы ничего не сделали. Вы — их воздаяние.

Теал вложил в руку Лонгфелло армейский револьвер, и холодная сталь обожгла мягкую ладонь поэта — ту самую, с которой не сошли следы от прежних ран. В последний раз Лонгфелло прикасался к оружию ребенком — тогда он прибежал домой в слезах, ибо старший брат надумал учить его стрелять в малиновку.

Фанни презирала войну и оружие, и Лонгфелло благодарил Бога, что она хотя бы не видела, как уходил сражаться ее сын Чарли, а после возвратился домой с простреленной лопаткой. Для мужчин стать солдатом — это всего лишь напялить на себя нарядный мундир, говорила она, забывая об убийственном оружии, каковое тот мундир в себе скрывает.

— Так-то, сэр, наконец-то вы обучитесь сидеть тихо и вести себя, как подобает беглому негритосу. — Глаза детектива искрились смехом.