Скотт Туроу - Личный ущерб

Все подняли головы. Говорил доктор, хирург. Он стоял в дверях, в операционном одеянии и зеленой шапочке. Рядом две женщины, ординаторы. Одна тоже в операционном, другая в длинном белом халате, со стетоскопом на шее. Видимо, приняв Робби и Мортона за родственников, доктор тоже пригласил их в смежную комнату. Ему явно не терпелось поскорее с этим покончить. Мать Синтии заголосила, упала на колени и, повернувшись к распятию, начала бессвязно молиться. Муж смотрел на нее, горестно качая головой. Робби попытался записывать за доктором в желтый блокнот, но ординаторша с хмурым видом сделала ему замечание. Тогда он направился к матери покойной и обнял ее за плечи.

Тем временем Мортон подвел девочку к отцу, который молча сжимал и разжимал кулаки. Из-под его очков стекали слезы. Дочка приникла к нему. Мортон взял ее за руку и тихо заплакал. Ивон с изумлением смотрела на него. Еще больше ее поразил Робби, даже напугал. Он стоял с близкими покойной и тоже плакал, настоящими слезами. Ивон никогда не плакала, поскольку настоящим спортсменам не пристало лить слезы, даже если очень больно.

Потом Робби предложил помощь в организации похорон. Сказал, что знает одну приличную похоронную фирму. Дал Ивон номер телефона и попросил позвонить. Выходя, она увидела, как он полез в дипломат за бланком договора. «Настоящим подтверждаем право адвокатской фирмы „Фивор и Диннерштайн“ представлять нас…» — Ивон это все знала наизусть.

Робби передал бланк вместе с авторучкой мужу покойной. Тот сидел в безвольной позе на стуле, обнимая дочку, и сосредоточенно рассматривал большие часы на стене. Теща потребовала, чтобы он подписал договор. Говорила, что обязана разобраться с подонками, которые не смогли уберечь ее Синтию. Она не успокоится, пока их не накажут.

Когда Ивон вернулась, глаза у Робби уже были сухими. Пальто застегнуто, шарф на месте, дипломат в руке. В том, что там лежит подписанный договор, Ивон не сомневалась.

Робби поцеловал мать покойной и шепнул что-то одобряющее. Затем, уходя, напомнил всем, даже девочке, чтобы они никому не сообщали о намерении предъявить иск, особенно представителям страховой компании. Звонки следует переадресовывать фирме «Фивор и Диннерштайн», Мортон остался с девочкой.

— Сделай заметку, — произнес Робби, как только они сели в «мерседес», — позвонить в округ Озман и выяснить, когда назначат экспертизу коронера. Нам нужно в это время быть там. Очень многое зависит от того, как он оценит развитие инфаркта. Если в заключении будет указано, что это случилось три дня назад, то лечащий врач сможет утверждать, что, если бы он вчера поставил правильный диагноз, больную все равно спасти бы не удалось. — Робби продиктовал Ивон фамилию патологоанатома, которого следовало пригласить на экспертизу. Если надо, он даст свое заключение, отличающееся от заключения коронера.

Дальше они ехали молча. Прислушиваясь к печальным вздохам Робби, Ивон немного успокоилась. Она боялась, он станет радоваться, что удалось провернуть выгодное дельце. Клиника осталась далеко позади, они уже мчались по шоссе. От простиравшихся справа и слева заснеженных кукурузных полей веяло холодом.

В душе Ивон бушевала настоящая буря. Наконец она не выдержала:

— Ты как-то упоминал, что твою фамилию следует произносить «Фивор». А обычно ты произносишь «Фивер». Как же правильно?

— Фивер. Фивор. Я откликаюсь и на то, и на это. Когда мечтал стать звездой, то думал, что Фивер лучше. Погорячее [28]. Верно? — Он пожал плечами. — Впрочем, окружающие называют меня «Фивер». А я предпочитаю варьировать свою фамилию в зависимости от обстоятельств.

— Не понимаю.

— Фамилия моего дедушки была Фабер. Ну, там, на родине. Это обычная иммигрантская история. Выговор у дедушки был еще тот, и чиновник при оформлении документов записал, как ему послышалось. Получилось «Фивор». Но мне кажется, что здесь все равно чувствуется что-то еврейское. Понимаешь, Фивор… Фабер. Лучше уж быть Фивером. По крайней мере, с Рикмайерами. Кто знает, как они относятся к евреям. В общем, это часть игры.

Ивон задумалась, а Робби заулыбался, как всегда довольный, когда ему удавалось ее озадачить.

— А слезы? Тоже часть игры?

— Вернее, это что-то вроде торговой марки фирмы «Фивор и Диннерштайн». Понимаешь, в нашем бизнесе царит жестокая конкуренция. Каждому хочется потешить свое самолюбие, прослыть самым-самым адвокатом и отхватить выгодный договор, например, как тот, который мы сейчас получили. Верно? Он ведь действительно хороший. А вести распространяются быстро. Думаю, в этом захотят поучаствовать не менее дюжины разного рода личностей. Родная тетя, или коп, что живет по соседству, или их проповедник — все начнут стучаться в двери Рикмайеров и утверждать, что знают лучших адвокатов, чем Фивор и Диннерштайн. Я же намерен намертво прилипнуть к этим людям, по крайней мере, недели на три, чтобы успеть провернуть их дело. И все равно мы уже имеем преимущество перед другими адвокатами, которые будут пытаться нас отпихнуть. Ведь эти ребята тоже знакомы с таким профессиональным приемом. Но не они плакали вместе с близкими покойной, а мы с Мортоном. Не они, а мы в первые минуты горевали с ними.

— Значит, у вас такой прием… Неужели ты можешь взять сейчас и заплакать?

Робби попросил Ивон подержать руль, а сам прижал руку к носу. Когда он, наконец, повернул к ней лицо, его глаза были полны слез. Робби моргнул, и они потекли по щекам. Через мгновение горестное выражение сменила лукавая улыбка.

— Вот! — воскликнул он, принимая руль.

Ивон смотрела на него, откинувшись на спинку сиденья. Щеки все еще влажные, а лицо довольное. Робби явно наслаждался эффектом, какой вызвал его маленький театральный этюд.

«Но ведь и я тоже играю, — мелькнуло у нее в голове. — Выходит, между нами нет большой разницы».

— И ты можешь приказать себе плакать? — спросила она. — Как я приказываю руке сжать и разжать кулак?

— Не совсем так. Нужно себя настроить. Подумать.

— О чем?

— О печальном.

— И о чем же печальном ты сейчас подумал?

Робби насупился. Они молча ехали несколько минут.

— Почему ты не ответил? — спросила наконец она. — Ведь я рассказала тебе об Олимпийских играх.

— Это совсем другое, — отозвался он. — Ты подтвердила факт. К тому же я сам догадался.

— Но я все же рассказала… как дура.

Робби бросил на Ивон быстрый взгляд, очевидно, желая оценить искренность ее слов. Она сделала каменное лицо — специально для него.

— Девочка, — неожиданно промолвил он.

— Что?

— Я подумал о девочке, о том, каким будет для нее завтрашнее утро. Когда она проснется, откроет глаза, в голове начнут роиться разные незначительные мысли. Она вспомнит какой-нибудь школьный эпизод, или кино, которое накануне посмотрела, или еще что-нибудь, и вдруг будто стрела вонзится в самое сердце: она осознает, что мамы больше нет. И ей станет очень страшно, ее охватит ужас от потери, которую пока невозможно даже постичь. Вот о чем я подумал.