Джеффри Хаусхолд - Одинокий волк

— Это сделано крепко. И пятнадцать монет — мое последнее слово. Но продать его все равно не могу — нам-то что делать?

Он колебался и оценивающе смотрел на меня, рассчитывая сделку. Молодец, он соображал быстро и дельно. Всякий другой куда неохотнее стал бы круто менять свои дела в середине отпуска.

— Нет ли у вас чего предложить в обмен? — спросил он. — Старую машину или комнату на побережье? Нам бы хотелось провести время на побережье, а то, знаете, такие счета от врачей, да и жена у меня с настроением ...

Он подмигнул мне многозначительно, но его спутницу с толку было не сбить.

— Шутник он у нас! — вмешалась она весело.

— У меня хижина на берегу близ Уэймута, — сказал я. — Сдаю вам бесплатно на две недели — и десять монет за все про все.

Миссис взвизгнула от радости, муж строго нахмурил на нее брови.

— Не знаю, подойдет ли нам хижина, — сказал он, — но цена моя остается двенадцать монет. Теперь мы направляемся в Уэймут, и будем там вечером. Скажем, мы ударили по рукам, можем мы сразу занять место?

Я сказал им, что, конечно, можно, мне только нужно добраться туда раньше их, кое-что сделать и подготовить жилье. Надо только узнать, когда будет поезд.

— Эй, да попросите вас туда подбросить! — сказал он, будто о «подбросить» не было вопроса. — Сейчас я вам это организую.

Парень, казалось, пользовался особым правом свободного передвижения по дорогам. Не знаю почему, я никогда не посмел бы остановить машину на оживленном шоссе. Хотя сам, когда за рулем, охотно подсаживаю к себе попутчиков.

Он пропустил полдюжины машин, говоря: «Все не то!», и безошибочно остановил одну. Это был помятый «Моррис» заваленный вещами спортивного вида джентльмена, в котором можно было угадать букмекера или содержателя пивной. А оказался он служащим администрации графства, и его делом была инспекция дорожных катков.

— Але, мистер! Не подбросите моего отца до Уэймута?

— Давай, только поживее! — бодро отвечал водитель.

Договорились с родителями о встрече на вокзале в семь тридцать, и я сел в машину. Восемь миль до Уэймута мы проделали за четверть часа. Я объяснил, что хочу подскочить пораньше и подыскать жилье для всей нашей кампании на велосипедах и спросил, не знает ли он, где там можно снять хижину на побережье. Он сказал, что таких хижин там нет, и более того, даже комнату нам будет найти не легко.

— Время-то какое! — сказал инспектор катков. — В разгар отпусков люди спят прямо на берегу!

Слышать это было огорчительно. Видимо, я поторопился со своим предложением сделки. Сказал инспектору, что сам намереваюсь какое-то время пожить в Уэймуте. Может, можно найти палатку, бунгало или даже прицеп, в каких спят дорожные рабочие?

Это его сильно рассмешило:

— Ха! Это же собственность графства, вы что? Никто вам не позволит сделать это. Хотя вот что я вам скажу! — Он конфиденциально понизил голос, как обычно говорят англичане, договариваясь о сделке (вошло в привычку, по-моему, от национального обычая все продавать и покупать в пабах-пивных). — Я знаю, есть один трейлер, который можно купить по дешевке, если пожелаете; есть такая возможность.

Он привез меня в гараж свояка, где среди кучи металлолома стоял огромный трейлер. Он оказался самодельным, а его строитель, в своей страсти к вместительности и всяким приспособлениям, не учел, что его надо буксировать, делая повороты. Инспектор катков и его свояк показывали мне этот трейлер с видом предлагающих особняк представителей солидного агентства по продаже недвижимости. Это же маленький второй дом, говорили они. И это было так! Там было все для двоих, кроме постельного белья, и я получил его за сорок монет. Я согласился с их ценой с условием, что они забросят туда постельное белье и кроватку для Родни. Они отвезли меня еще за пару миль на восток от Уэймута в открытое поле, где уже стояло с дюжину палаток и трейлеров. Я арендовал площадку на шесть месяцев и сказал владельцу земли, что пока в нем поживут мои друзья, а сам надеюсь тут проводить выходные осенью. Тот ничего не спрашивал; если чудаки хотят устроить стоянку на его земле, он берет пять шиллингов за неделю вперед и больше к ним не подходит.

Когда вернулись в город, мы выпили с моими спасителями, и я скрылся. Когда добрался до вокзала, было уже около восьми. Папаша с мамашей уныло стояли, облокотившись на перила.

— Ну что, мистер, — заговорил авиамеханик, — время — деньги; как наши дела?

Он был слегка раздосадован моим опозданием. Очевидно, он думал, что его сделка была слишком удачной, чтобы оказаться правдой, и что больше им меня не видать.

Мы устало побрели на место лагеря. В наступавших сумерках трейлер выглядел восхитительно, и я, черт побери, практически отдавал его. Ну что ж, авиамеханик бесплатно проведет в нем свой двухнедельный отпуск, а я рассчитываю, что он за двенадцать монет уступает мне свой тандем с коляской. Сказал им, что надеюсь к концу их отпуска подъехать, а если задержусь, то ключи он оставит у хозяина земли. Не думаю, что трейлер кого-нибудь заинтересует до истечения шести месяцев, а я к тому времени уже буду далеко от Англии.

На чертовой коляске я поехал обратно в Уэймут, упав с нее в канаву на первом левом повороте: приноровиться к ней было не просто. Там же поужинал. Закусочные и бакалейные магазины оказались еще открытыми, и я забил прицепную коляску пачками печенья и ветчиной, разными консервами и фруктовыми соками, табаком, бутылками пива и виски. В третьем магазинчике меня встретила морщинистая старая дева. Она долго и с подозрением смотрела на мои очки и заметила:

— Что, глаз повредили?

Я льстиво ей ответил, что это у меня родовая травма, что, видно, то была воля Господня лишить меня одного глаза. После этого она прониклась ко мне глубокой симпатией, но я получил хорошее предупреждение. В потемках я приехал в Дорчестер и добрался до вокзала, вусмерть намаявшись, уже заполночь. Забрал там свой тюк и примотал его к коляске. Еще несколько миль жал педали на север, в тихую долину, где единственное движение слышалось на Фроуме, журчащем и мерцающем на речной гальке. Я вырулил свою машину в сторону от дороги в мелколесье, разложил мешок и заснул. Спальный мешок был — мечта. В течение целого месяца в постели я спал только полночи. Тут я спал и спал, просыпаясь временами от шороха листьев или насекомых, и снова погружался в сон, стоило только натянуть одеяло на одно ухо.

Окончательно я проснулся после десяти. Я продолжал лежать на своей шерстяной подстилке до двенадцати, смотрел сквозь листья дубков на подгоняемые ветром облака и пытался решить, как мне лучше передвигаться — днем или по ночам. Днем я особенного любопытства не привлеку, но мое средство передвижения было столь необычным, что десятки людей его запомнят; если ночью — всякий встречный будет потом днями говорить обо мне. А вот между полночным часом и тремя в деревнях и на фермах никакого движения. Решил рискнуть передвигаться так, чтобы никто меня не видел.