Джеффри Хаусхолд - Одинокий волк

Место оказалось идеальным. Ночь я провел в роще серебристых берез, где мягкая земля, еще хранившая дневное тепло, казалась мне тоже серебристой, возможно, в свете неполной луны. Я не знаю лучшего места для отдыха, чем леса средней полосы Европы. Хотя можно ли говорить о лесе в получасе езды от площади Пикадилли? Думаю, можно. Здесь деревья и пустошь, а бумажные пакеты ночью не видны.

Утром я отряхнул с платья листья и поспешно купил в табачном киоске газету, будто торопясь скорее попасть в Сити. В моем новом и модном костюме я выглядел вполне соответствующе.

ТАЙНА АЛЬДВИЧА занимала половину колонки на первой полосе. Прежде чем снова окунуться в общественную жизнь, я уселся на удаленной общинной скамейке.

Тело было обнаружено сразу после того, как я покинул эту станцию. Газета осторожно описывала «тяжкое преступление». Иначе говоря, полиция ломала голову, почему человеку, упавшему спиной на рельс под напряжением, был нанесен удар в солнечное сплетение.

Покойника опознали. Им был г-н Джонс, проживавший в меблированных комнатах между Милбэнком и вокзалом Виктории. Возраст, его друзья и происхождение остались неизвестными (а если свое дело он знал хорошо, они таковыми и останутся), зато газета напечатала интервью с хозяйкой его дома. Должно быть, для нее стало страшным шоком быть поднятой с постели около полуночи стуком в дверь репортера, сообщившего ей, что жилец ее убит при невыясненных обстоятельствах. А может, и не было шоком. Газетчики уверяют, что даже близкие забывают о своем горе, торопясь узнать подробности происшествия; в том числе и хозяйка дома, если успела получить с него плату, может, и не слишком переживала. Ничего не зная о жившем под ее крышей человеке, она была в высшей степени общительной. Она рассказала:

— Он был настоящим джентльменом, и я совершенно не представляю, кто бы мог пожелать ему зла. Его бедная старушка-мать умрет от горя.

Однако выяснилось, что адреса его бедной матери никому найти не удалось. Единственным указанием на ее существование были слова хозяйки дома, что она якобы часто звонила г-ну Джонсу, после чего он спешно убегал, торопясь ее повидать. Такого цинизма в данную минуту у меня не было; но если бы старушка-мать, это лакомство для журналистов, вечерними газетами вовсе не упоминалась, моей совести было бы легче.

Полицию интересовал хорошо одетый и чисто выбритый мужчина сорока с небольшим лет с подбитым глазом, которого видели выходящим со станции Альдвич перед тем, как было обнаружено тело погибшего, и который сдал на контроле билет стоимостью целый шиллинг. Мне еще нет сорока, и одет я не совсем хорошо, но описание было довольно точным, и читать это было не очень приятно.

Дело могло обернуться и похуже. Если бы полиция искала человека с перебинтованной головой, кто-нибудь из клерков Сола мог проболтаться, а водитель такси, которому, уж конечно бы пришлось отвечать на несколько странных вопросов, должен был сам обратиться в полицию. В итоге у публики создавалось впечатление, что глаз у мужчины был подбит в ходе борьбы под землей. Никто, кроме Сола и мистера Вейнера, не мог предполагать, что тем мужчиной мог быть я. Они оба сочтут восстановление справедливости скорее делом моей совести, а не полиции.

Этот глаз, будь он неладен, перечеркивал последний шанс найти пристанище на далекой ферме или в малоизвестной гостинице. Разыскиваемому человеку с характерной особенностью в английской деревне ни за что не спрятаться.

Сельскому полицейскому и дела другого нет, кроме как следить, чтобы в пивных и закусочных соблюдалось скромное благоразумие, на то и закон, чтобы фермеры не так уж грубо игнорировали сброд «бумагомарателей», которых они могут читать, а могут и не читать. У сельского бобби, когда он толкает свой велосипед в гору, только и мечты — схватить настоящего преступника. Тогда как столичная полиция бывает вынуждена в толпах людей выискивать простого парня со шрамом или недостающим пальцем на руке, сельский бобби бесцеремонно и внезапно вваливается ко всякому небогатому человеку, недавно удалившемуся на покой в деревенский домик (что в любом случае делает его подозрительным), по самому неотложному делу.

Поэтому не оставалось ничего иного, как жить под открытым небом. Сижу я на общинной скамейке Уимблдона и думаю, в какую часть Англии податься. Север страны — более глухое место, но там бывают холодные зимы, суровость же климата меня не прельщает. Свой родной край, который у меня весь перед глазами, как подробная военная карта, где знаю массу укромных мест, теперь я должен обходить стороной. Интересно, что сделали мои арендаторы с тем джентльменом, который в это время, несомненно, остановился у «Красного льва», расспрашивая всех обо мне, называя себя «хай-кером», влюбившимся в нашу деревню. "Хайкер [6]" — какое отвратительное слово. Оно не имеет никакого отношения к юным душам моего поколения, которые в твидовых бриджах и крепких башмаках странствовали от одной гостиницы до другой. Но, ей-богу, это словечко подходит визгливым англичанкам в тесных шортах и с широкими глотками, которые всякий прелестный уголок Европы превращают в стойбище для пикников у Скегнесса [7].

Свой выбор я остановил на юге Англии, предпочтительнее всего — район Дорсета. Это удаленная от центра область, лежащая между графствами Хэмпшир, который уж становится простым пригородом столицы, и Девоншир — местом массового отдыха. Я очень хорошо знаю там одно место, а что еще важнее — никто не подозревает, что оно мне так хорошо известно. Я никогда не охотился с местной дорсетской породой собак — катистоками. У меня нет интимных друзей ближе Сомерсета. Дело, что привело меня в Дорсет, совсем иного порядка и столь мне дорого, что я о нем никогда и ни с кем не делился.

Порой я веду себя, как шимпанзе, безо всякого стеснения. Но когда я подумал об этом заветном местечке длиной всего в десять ярдов, я не смог бы рассказать о нем даже Солу.

Совсем недавно появилась у меня эта привычка — размышлять о себе и своих поступках. В этих записках я принудил себя к самоанализу: когда я пишу, что поступил так по тем-то и тем-то соображениям, это правда. Но во время самого действия получается не всегда так: мое побуждение может быть очень решительным, но часто полностью не осознанным.

Хотя точное место, куда я собрался направиться, в сознании только еле-еле маячило, как расплывчатая тень в моем левом глазу, я уже твердо знал, что мне потребуется непромокаемый спальный мешок на шерстяной подкладке. Опасаясь ехать в центр Лондона, я решил заказать его по телефону с доставкой наложенным платежом на станцию метро «Уимблдон» с посыльным.

С магазином я разговаривал, как мне казалось, таким басом, что узнать меня там не могли, но старший продавец сразу определил своего постоянного клиента. То ли выдало меня полное знание ассортимента магазина, то ли построение фраз у меня было особое.