Мартин Смит - Роза

— Вот как? — Блэар почувствовал брешь в паутине, сотканной трудолюбивым паучком. — И где же, по вашему мнению, находится Джон Мэйпоул?

Шарлотта опустила ножницы в карман юбки и обернулась к Эрншоу:

— Пожалуй, выскажу ему все, и покончим с этим раз и навсегда, иначе он привяжется и будет таскаться за нами, словно коммивояжер с вонючей сигаретой. — Она повернулась к Блэару и очутилась с ним лицом к лицу. — Я понятия не имею, где в настоящий момент находится преподобный Джон Мэйпоул. И пока не доказано иное, исхожу из того, что с ним все в порядке и что он сообщит о причинах своего отсутствия, когда сочтет нужным. А до тех пор я буду продолжать работу, которую мы начинали вместе, ни минуты не сомневаясь, что рано или поздно он вернется.

— Последний раз его видели в среду. Обычно по средам он навещал «Дом для женщин». В тот день вы его здесь видели?

— Нет. Так случилось, что в тот день я была больна.

— У мисс Хэнни очень хрупкое здоровье, — пояснил Леверетт.

На Блэара она не производила впечатления хрупкой. Невысокая, неширокая в кости, но не хрупкая.

— Когда вы его видели в последний раз? — спросил Блэар.

— В воскресенье, во время службы.

— Звучит романтично. И с тех пор не перекинулись с ним ни единым словом?

— Нет.

— Он рассказывал вам о своих посещениях шахт? Шахты Хэнни?

— Нет.

— О шахтерках, которые там работают?

— Нет.

— Не делился недовольством, что ему не разрешают отправлять службы непосредственно в шахте?

— Нет.

— Он ведь любил проповедовать, да? При каждой возможности?

— Он считал это своим призванием, — ответила Шарлотта.

— И стремился стать частью рабочего класса, слиться с рабочими хотя бы на время проповеди. Он не говорил о шахтере по имени Билл Джейксон?

— Нет.

— Он не страдал меланхолией?

— Нет.

— Он любил побродить один за городом? Купаться в канале? Погулять в одиночестве по терриконам, пройтись вдоль обрыва?

— Нет. Единственным его развлечением было регби, и этим он занимался, чтобы быть ближе к людям.

— Если не считать церковных служб и встреч по работе здесь, вы с ним нечасто виделись, верно? Ваши отношения носили духовный характер.

— Полагаю, да.

— Так что откуда вам знать, вдруг у него под рясой матросская татуировка?

— Как и вы не могли знать, есть ли ум и душа у любой из совращенных вами женщин, — выпалила Шарлотта, даже приподнявшись от возмущения на цыпочки. «Обуй она клоги, — подумал Блэар, — она может стать по-настоящему опасной». Сейчас он видел перед собой только Шарлотту, Эрншоу и Леверетт как-то выпали из его поля зрения.

— Как, по-вашему, Мэйпоул был умным человеком?

— Умным и чутким.

— Значит, он должен был сознавать, что причинит вам боль, если исчезнет, не оставив ни строчки?

— Он знал, что я его пойму, что бы он ни сделал.

— Счастливчик. Мне такой женщины вечно недоставало.

— Прекратите! — раздался где-то рядом голос Эрншоу, но Блэар уже ощутил прилив быстро нарастающей ненависти и чувствовал, что Шарлотта Хэнни испытывает то же самое — как крещендо, которое слышат только двое.

— Он ничего не говорил о каких-нибудь старых и больных состоятельных родственниках? — спросил Блэар.

— Нет.

— О затянувшихся судебных тяжбах?

— Нет.

— О том, что у него духовный кризис?

— Только не у Джона.

— О каких-либо предстоящих делах, кроме вашей свадьбы?

— Нет.

— Почта приходит дважды в день. Насколько мне известно, влюбленные имеют обыкновение писать друг другу с каждой почтой. У вас сохранились его письма?

— Если и так, я их скорее отдам в руки прокаженного, чем вам.

— Возможно, он понял, что упускает простые радости жизни; у вас не осталось такого впечатления?

— Простые, как у животных? Нет, это скорее ваш уровень чувств, мистер Блэар.

— Простые, какие бывают у всех людей.

— Не понимаю, что вы имеете в виду.

— Человеческие слабости. Мы в «Доме для падших женщин», мисс Хэнни, так что здесь должно быть хотя бы несколько живых существ. Возможно, Мэйпоул одно из них и встретил.

Шарлотта наклонилась, отхватила ножницами длинный стебель, потом резко выпрямилась и с быстротой и силой, которых Блэар от нее никак не ожидал, хлестнула его срезанной розой. Лицо Блэара мгновенно вспыхнуло.

— А теперь убирайтесь, — проговорила Шарлотта. — Впредь я буду держать здесь собак и натравлю их на вас, если только вы когда-нибудь осмелитесь вернуться.

— Я вас сам растерзаю, если вернетесь, — добавил Эрншоу.

Блэар почувствовал, что щека становится влажной от крови. Он нахлобучил шляпу.

— Что ж, сожалею, но мне нужно идти. Спасибо вам за помощь. Передайте привет и наилучшие пожелания вашему отцу. — Уже направляясь к выходу, Блэар на мгновение приостановился рядом с садовником. — Знавал я одного человека на Золотом Береге, который выращивал розы. Отставной старший сержант. Розы у него были величиной с блюдо. Он пользовался для удобрения гуано. В этом весь секрет — гуано.

Леверетт пятился, рассыпаясь в извинениях:

— Простите, ради Бога. Я не знал, совершенно не знал.

Едва они свернули за живую изгородь, Блэар достал из кармана платок, чтобы протереть лицо, и сделал знак Леверетту остановиться и помолчать. С другой стороны изгороди до них донесся голос взбешенной Шарлотты Хэнни:

— А вы, мистер Эрншоу, неужели вы не понимаете, что предлагать защиту, пока вас о ней не попросили, оскорбительно?!

— Я только старался вас поддержать.

— Когда я окажусь настолько слаба, что мне потребуется поддержка, я дам вам знать.

Улыбаясь и стараясь не обращать внимания на сочащуюся кровь, Блэар двинулся вверх по лужайке.

— Теперь вы их между собой стравили, — заметил Леверетт.

— Ничего страшного: спорят — только тешатся. Моралисты они оба. Прямо созданы друг для друга.

Когда они добрались до реки, Блэар умылся. Высоко в небе плыли облака, подсвеченные с одной стороны солнцем, и, хотя царапины у него на лице горели, настроение у Блэара было, как ни странно, приподнятым.

Леверетт же пребывал в отчаянии:

— С такими людьми, как Шарлотта, нельзя разговаривать подобным образом. Это была ужаснейшая сцена, Блэар. И совершенно непростительный язык. Вы привели ее в ярость.

Блэар выдернул из щеки колючку. Всмотревшись в свое отражение на поверхности воды, он разглядел, что серьезных царапин всего лишь три, остальные мелкие, и почувствовал глубокое удовлетворение.

— Я привел ее в ярость? Бросьте. Разве можно разозлить змею?

— Вы поступили жестоко. Чего вы хотели добиться намеками на то, что Джон — живой человек?

Блэар вытер лицо и руки пиджаком и насыпал в ладонь немного мышьяка.

— Все, что мы собой представляем, Леверетт, есть не что иное, как сумма наших грехов. Именно грехи делают нас живыми людьми, а не святыми. На идеально ровной поверхности не бывает отличительных признаков. Но стоит там появиться лишь нескольким трещинкам, нескольким изъянам и порокам, как тут же возникает какой-то контраст. Вот этот контраст по сравнению с недостижимым совершенством и есть наш характер.