Мартин Смит - Роза

— Хотел попросить вас кое-что вернуть от моего имени, — ответил Блэар. Он вытащил из саквояжа клоги. — Мне их оставил в гостинице Билл Джейксон. Я видел, как он их выиграл у ирландца, которого забил почти до смерти. Я знаю, что Джейксон — ваш парень. По-моему, он полагает, что у меня есть на вас виды, так что эти клоги, видимо, предупреждение, что, если я не оставлю вас в покое, он и со мной сделает то же самое, что с тем ирландцем. Передайте Джейксону, что его предупреждение понято и что клоги нам не понадобятся.

— А они красивые. С трилистниками. — Роза внимательно оглядела простроченный рисунок и обитые медью мыски.

— Ну, ирландцу они не принесли счастья. — Блэар протянул клоги Розе, но та не взяла их.

— Что, боитесь Билла?

— Конечно, боюсь. Он жестокий и не так глуп, как кажется.

— О-о, ему бы понравилась такая характеристика.

— Не стоит ему передавать. — Может, вам клоги не нравятся? Для вас это слишком низко? Вы предпочли бы драться на шпагах или пистолетах?

— Я бы предпочел вообще не драться. И вы мне понадобились только для того, чтобы спросить вас о Джоне Мэйпоуле.

— Вы же приходили еще раз, — проговорила Роза.

— А второй раз я приходил к вам потому, что обнаружил в доме Мэйпоула вашу фотографию.

— И пообещали, что больше не будете меня беспокоить.

— Поверьте, я вовсе не стремлюсь вас беспокоить.

Первые дождинки упали сквозь кроны деревьев. Роза не обратила на них никакого внимания, настроение ее менялось, как у актрисы на сцене:

— Если бы я была мисс Хэнни, вы бы вели себя иначе. Будь я леди, вы бы не притащили меня сюда, чтобы бросить мне клоги в лицо. И не донимали меня расспросами, словно домовладелец бедного неплательщика.

— Роза, это место для нашей встречи предложила ваша подруга Фло. Я не бросаю клоги в лицо, я пытаюсь вам их отдать. А что касается мисс Хэнни, то вы куда большая леди, чем она.

— Скажите просто, что вы трус. И не надо мне льстить.

— Возьмете вы наконец эти проклятые ботинки? — потерял терпение Блэар.

— Вот видите? С леди вы бы так разговаривали?

Вечно у него с Розой ничего не получается. Дождь расходился все сильнее, мокрые волосы налипли Розе на лоб, черная грязь стекала у нее по бровям, но почему-то именно Блэар чувствовал себя с ног до головы в грязи.

— Ну пожалуйста, — попросил он.

— Не знаю. — Она спрятала руки за спину. — Такой знаменитый путешественник, как вы, мог бы ответить Биллу и сам. Если после этого в Уигане для вас окажется небезопасно, в вашем распоряжении весь мир, можете спрятаться где угодно.

— Чего вы хотите, Роза?

— Две вещи. Во-первых, чтобы вы довезли меня до города. Можете высадить где-нибудь на окраине. Затем, вы должны обещать мне никогда не приходить в мой дом и не беспокоить меня на работе. Еще один Мэйпоул мне не нужен.

Сравнение с Мэйпоулом неожиданно больно укололо его.

— Роза, возьмите клоги, и я никогда больше вас не потревожу.

— Возьму, но только с этими условиями.

Пока они выходили к коляске, гроза разбушевалась вовсю, деревья гнулись от ветра и шумели безлистыми кронами. Идя впереди, Блэар спрашивал себя, почему он вроде бы выводит Розу из леса, когда она, несомненно, знает дорогу лучше него; и тем не менее она явно ожидала, что ее выведут, — словно была принцессой из какого-нибудь маленького королевства.

— Когда меня первый раз спустили под землю, мне было только шесть. Нас поднимали и опускали в корзинах. Я поворачивала рамы с холстом, направляла воздух, куда надо. Иначе людям внизу нечем было бы дышать, они бы все задохнулись.

Потом, когда мне стукнуло восемь, я стала уже большой и могла оттаскивать уголь. Мы его выволакивали из забоев. На шею надевали цепь, она шла между ног к салазкам. И я в такой цепи поползала, и мать, и все мои сестры. Девчонка я была крепкая, могла тянуть по сорок, по пятьдесят фунтов угля. Тогда в шахте никаких пони не было. Такая теснотища, одни мы только едва протискивались.

Жарко ли было? В самом забое, там, где рубали уголь, все работали голыми. Как Адам и Ева. Ползали по воде и грязи. С девчонками происходило всякое. Потому-то и сделали ту большую реформу, когда парламент приказал убрать нас всех из-под земли. Мораль их наша волновала, а не то, в каких условиях мы работали. Так вот я и стала шахтеркой.

Ничего, я не против и такой работы. Могу уголь сортировать. Могу вагонетки опрокидывать. Только зимой очень холодно. Все время приплясываешь на месте, чтобы согреться. А то случается и хуже. Моя старшая дочка, когда пришла на сортировку, попала между вагонами, и ее раздавило. Ей тогда десять лет было. Владелец и начальники приходили, пять шиллингов нам за нее предлагали. Такая такса, если кого из детей раздавит. Пять шиллингов за старшую, по три за каждую следующую.

— И что же вы сделали? — поинтересовался Блэар.

— А чего тут можно сделать? Только в ножки поклониться: да, сэр, спасибо, сэр, премного благодарны, сэр.

Чайник зашумел, Мэри Джейксон переставила его на холодную конфорку и поставила сверху чайничек с заваркой так, что нижняя его часть оказалась погруженной в кипяток. Центром любого шахтерского дома служила большая чугунная кухонная плита. Ее решетка всегда блестела; из духовки обычно исходил запах свежеиспеченного хлеба. Дом Мэри Джейксон по внутренней планировке ничем не отличался от дома Розы Мулине, только тут на ступеньках начинавшейся из кухни лестницы набилось с десяток детей, набежавших поглазеть на гостя.

За столом собрались соседи Мэри Джейксон, мужчины с характерными для шахтеров черными шеями и красными глазами. Блэар не знал ни одного из них, если не считать низкорослого конюха, обругавшего его утром на шахте Хэнни. За спинами мужей стояли жены: так уж было заведено, что пришедшие с работы мужчины обладали преимущественным правом занять имеющиеся в доме стулья. И хотя женщины прикрыли сильно поношенные платья лучшими, какие у них были, шалями, по тому, как они — с прищуром — смотрели и держали на груди сложенные мускулистые руки, Блэар понял, что шахтерские жены настроены крайне недоверчиво и подозрительно. Все они, как и Мэри Джейксон, знали в жизни только шахту и такой же стандартный небольшой домик с терраской; все ежегодно рожали, поднимая детей на скудную зарплату, еще более усыхавшую летом, когда цены на уголь падали, или пересыхавшую совсем в периоды забастовок. Как хозяйка Мэри Джейксон являла собой нечто вроде кормящей самки в стае волков: занятное сочетание свирепости и гостеприимства. Вернув коляску Леверетту, Блэар пришел сюда пешком, стараясь привлекать к себе как можно меньше внимания, но, едва он объявился, Мэри Джейксон тут же распахнула заднюю дверь и созвала в дом народ со всей улицы. Блэару она заявила, что, если приходит интересный гость, принято приглашать всех: так уж здесь заведено.