Никки Френч - Голоса в темноте

— Что это значит?

— Если какая-нибудь фирма обустраивает новую контору, мы организуем все, что от нас хотят. Иногда разрабатываем только рисунок обоев, в некоторых случаях все — от ручек до компьютерных систем.

— Вы получаете от работы удовольствие?

— Своего рода. Не могу себе представить, что буду заниматься тем же самым через десять лет или даже через год. Но вот окунулась в это дело и обнаружила, что неплохо с ним справляюсь. Бывает, мы лоботрясничаем. А иногда, когда запарка, работаем по ночам. За это нам и платят.

— У вас есть друг?

— Да, Терри. Мы познакомились с ним по работе, как большинство людей. Терри работает с компьютерными системами. Мы стали жить вместе что-то около года назад.

Айрин сидела и ждала, что я еще добавлю, и я, конечно, не удержалась, потому что всегда говорю слишком много, особенно когда возникают паузы. А теперь мне еще хотелось говорить о вещах, которые я раньше не решалась облечь в слова. И я принялась бормотать:

— Если честно, последние несколько месяцев были не ахти. А во многих отношениях — просто ужасны. Мы были очень загружены в компании. А когда Терри много работает, он пьет. Нет, он не алкоголик, просто выпивает. Но беда в том, что он не расслабляется. Зато становится плаксивым и злится.

— На что?

— Сама не очень понимаю. На все. Его раздражает жизнь и я, наверное, потому что нахожусь рядом. И... он... — внезапно я запнулась. Это было очень трудно произнести.

— Он приходит в неистовство? — спросила Айрин.

Я почувствовала, что скатываюсь по наклонной к таким вещам, о которых толком никому не рассказывала. И пробормотала:

— Иногда.

— Он вас бил.

— Пару раз было. Я всегда считала себя женщиной, которая не позволит себя стукнуть больше одного раза. Если бы вы спросили меня несколько месяцев назад, я бы ответила, что ушла бы от мужчины, который вздумал бы меня ударить. Но я не ушла. Не знаю почему. Он так всегда страдал, а я переживала из-за него. Звучит глупо? Но я чувствовала, что ему больнее, чем мне. Когда я сейчас об этом рассказываю, понимаю, что говорю не о себе. Я не похожа на женщину, которая остается с мужчиной, если тот плохо с ней обращается. Я больше смахиваю на такой тип женщины, которая бежит из темницы, а теперь хочет справиться с жизнью.

— И у вас это потрясающе получается, — сочувственно проговорила она.

— Я так не думаю. Просто стараюсь изо всех сил.

— И делаете это неплохо. Я немного изучала такой тип психопатов...

— Вы мне об этом не рассказывали, — удивилась я. — Говорили, что как психиатр не интересуетесь этой стороной.

— Во-первых, вы вели себя удивительно жизнелюбиво, и это позволило вам уцелеть. И потом ваш потрясающий побег. Это почти беспрецедентно.

— Вы слышали только мою версию. Может быть, я все преувеличила, чтобы казаться более смелой.

— Не представляю подобной возможности, — возразила Айрин. — Вы ведь здесь и живы.

— Это правда, — согласилась я. — Ну вот, теперь вы все обо мне знаете.

— Я бы этого не сказала. Может быть, завтра или позже мы могли бы встретиться снова.

— С удовольствием, — ответила я.

— А сейчас пойду добывать нам ленч. Вы наверняка проголодались. Только хочу попросить вас об одолжении.

— Каком?

Айрин не ответила, а стала рыться в сумке. А я тем временем думала о ней. И с трудом избавилась от мысли, что она была тем типом мамы, которую я придумала для себя: приветливой, в то время как моя настоящая родительница отличалась холодностью, уверенной и умной, а не такой, как моя мать, которая часто суетилась и, мягко говоря, не имела способностей Эйнштейна. Айрин была глубокой, сложной, интересной.

Она вытащила из сумки папку, положила на стол, достала лист бумаги — печатный формуляр — и пододвинула мне.

— Что это? — спросила я. — Вы хотите продать мне страховку?

Айрин не улыбнулась.

— Я хочу вам помочь и правильно оценить ситуацию, — сказала она. — А для этого мне необходимо как можно полнее восстановить всю картину. Нужно посмотреть вашу историю болезни, но для этого требуется ваше разрешение. Я прошу вас подписать вот здесь.

— Вы серьезно? — удивилась я. — Там куча всякой чуши о прививках, которые положено делать перед тем, как поехать в отпуск, и об антибиотиках, которыми меня пичкали, если донимала инфекция.

— Это может оказаться полезным. — Айрин подала мне ручку.

Я пожала плечами и подписала.

— Не завидую вам. А что теперь?

— Я хотела бы, чтобы говорили вы. Мне интересно посмотреть, куда вас это заведет, — ответила она.

И я согласилась, отдалась этому занятию. Айрин Беддоз сходила в больницу и принесла сандвичи, салат и шипучую воду. Солнце двигалось по небу, а я все вспоминала, иногда плакала, когда мне казалось, что в последний год жизнь сделалась сплошной морокой, но главным образом говорила, пока не выдохлась. Во дворе стало темно и холодно, и Айрин отвела меня по гулким коридорам в палату.

На кровати у меня лежал букет нарциссов и записка на использованном конверте: «Жаль, что тебя не было. Ждала, сколько могла. Заеду снова, как только сумею. Миллион поцелуев, думаю о тебе. Сэди».

Ослабев от огорчения, я опустилась на кровать.

— Как проходит расследование?

— У нас нет ничего, чтобы его вести.

— А те женщины?

— Это только пять имен.

— Шесть со мной.

— Если вы... — Кросс остановился и как-то странно посмотрел на меня.

— Если я что-нибудь вспомню, вы узнаете об этом первым.

— Вот это ваш мозг.

— Мой мозг, — повторила я, посмотрев на прикрепленный к светящемуся стеклу компьютерный снимок, и дотронулась до висков. — С ним все в порядке?

Чарли Маллиган улыбнулся:

— На мой взгляд, все отлично.

— Какой-то темный.

— Так и должно быть.

— О, я по-прежнему ничего не могу вспомнить. В моей жизни образовалась пустота.

— Не исключено, что она останется навсегда.

— Дыра в форме беды.

— Но возможно, память станет постепенно возвращаться и заполнит ее.

— Я могу что-нибудь сделать для этого?

— Не волнуйтесь и расслабьтесь.

— Вы не знаете, с кем говорите.

— Бывают вещи гораздо хуже, чем потеря памяти, — заметил врач. — Ну, мне пора.

— К своим мышам?

Он протянул теплую и сильную руку, и я ухватилась за нее.

— Свяжитесь со мной, если что-нибудь потребуется.

«Мне нужно все, что вы способны сделать с моей памятью», — подумала я, но в ответ просто кивнула и попыталась улыбнуться.

— Я где-то читала, что в жизни можно влюбиться всего два, от силы три раза.

— Вы думаете, это правда?

— Может быть. Но в таком случае я влюблялась либо много раз, либо никогда. Доходишь до точки, когда не можешь ни есть, ни спать, чувствуешь себя больной и бездыханной и не знаешь, это счастье или беда. Хочется одного — быть с ним, а остальной мир пусть идет куда подальше.