Калеб Карр - Алиенист

– Элис! – раздался новый возглас Эдит, и на сей раз, обернувшись, я увидел, что супруга Теодора изящно приближается к нам через весь холл. – Элис, – повторила она спокойно, однако властно: такой тон она приберегала для этого ребенка, единственного в семье, кого родила не она. – Я полагаю, милочка, что прежде чем знакомить гостей с рептилиями, куда учтивее будет предложить им раздеться и присесть. Здравствуйте, мисс Говард. Джон. – Эдит легко коснулась лба девочки. – В цивилизованных манерах я рассчитываю только на тебя, ты ведь знаешь.

В ответ Элис улыбнулась и вновь обратилась к Саре, водворяя змею на место:

– Прошу простить меня, мисс Говард. Вы не пройдете в гостиную, где вам будет удобнее? Мне нужно о стольком вас расспросить!

– И с удовольствием отвечу когда-нибудь на все твои вопросы, – ласково ответила Сара. – Но сейчас, боюсь, нам нужно несколько минут поговорить с твоим отцом…

– Не могу себе даже представить, о чем, Сара, – громыхнул Теодор, появляясь в холле из своего кабинета. – Боюсь, всем этим домом правят дети, так что разговаривать придется с ними.

На голос из всех углов мгновенно высыпало уже все его потомство, осадив его и наперебой рассказывая о том, как прошел день: каждому ребенку хотелось отцовского совета или одобрения. Мы молча взирали на эту сцену, а Эдит лишь качала головой и вздыхала, не в силах, подобно всем знакомым семьи, понять этого чуда – отношений ее мужа и детей.

– Что ж, – тихо подвела она итог, оглядывая свою семью. – Должно быть, у вас действительно неотложное дело, если вы надеетесь превозмочь вот это лобби. – Она повернулась к нам, и в ее мерцающих, довольно экзотических глазах вспыхнул огонек понимания. – Впрочем, насколько я знаю, сейчас у вас все дела неотложные. – Я коротко кивнул, после чего Эдит громко хлопнута в ладоши. – Ну все, мое кошмарное отродье! Вы уже наверняка разбудили Арчи, поэтому не вымыть ли всем вам руки перед обедом? – (Младшенькому Арчи тогда исполнилось всего два года: юный Квентин, чья безвременная гибель в 1918 году так подкосила Теодора эмоционально и физически, в 1896-м на свет еще не появился.) – И за столом – никаких гостей, кроме людей, – продолжала Эдит. – Я не шучу, Тед. Помпеи прекрасно чувствует себя на кухне.

– А вот Пэтси – отнюдь, – ухмыльнулся Тед. Неохотно, однако без особых протестов дети рассеялись, а мы с Сарой двинулись вслед за Теодором в его набитый книгами кабинет. Несколько столов и секретеров в этой просторной комнате занимала текущая работа, а также изобилие раскрытых справочников и развернутых карт. Теодор очистил для нас два стула перед самым большим и загроможденным столом у окна, и мы расселись. В отсутствие детей Рузвельт как-то притих, что показалось мне странным, имея в виду события в Управлении, разгоревшиеся в последние дни. Мэр Стронг потребовал отставки одного из врагов Рузвельта по Совету уполномоченных, и хотя противник вовсе не собирался сдаваться без боя, все указывало на то, что верх в битве одерживает мой друг. Я поздравил его с этим, но Теодор только отмахнулся и упер кулак в бедро.

– Я просто не знаю, Джон, во что все это выльется, – мрачно сказал он. – Иногда мне кажется, что дело, которое мы начали, можно решить только на уровне всей метрополии. В этом городе коррупция – мифическая гидра, только на каждую отрубленную голову отрастает не семь, а тысяча новых. Даже не знаю, достанет ли сил у нынешней администрации что-либо значимо изменить. – Однако долго пребывать в подобном настроении было не по Рузвельту. Он схватил какую-то книгу, грохнул ею по столу и ласково оглядел нас сквозь пенсне. – Ладно, к вам это отношения не имеет. Рассказывайте, какие новости.

Но сразу выложить эти новости оказалось нелегко, и едва нам с Сарой наконец это удалось, Теодор обмяк в своем кресле, бессильно откинувшись на спинку, словно меланхолия его получила новый повод для расцвета.

– Меня тоже беспокоило, как Крайцлер отреагирует на это зверство, – тихо сказал он. – Но, каюсь, мне и в голову не пришло, что он может вообще от всего отказаться.

Тут я почувствовал, что пришло время открыть Теодору подлинную историю отношений Крайцлера и Мэри Палмер: не зная всей правды, он никогда не сможет понять масштабов трагедии, потрясшей Ласло. Памятуя о том, что и Теодору доводилось терять самое дорогое в жизни, его первую жену, я рассчитывал, что он поймет горе Крайцлера. И он понял, но морщина сомнения по-прежнему пересекала его лоб.

– Стало быть, вы хотите продолжить дело без него? – спросил Теодор. – Вы настолько уверены в своих силах?

– Уже сейчас мы знаем достаточно, – моментально отозвалась Сара. – К тому времени, когда он опять выйдет на охоту, мы будем знать все.

Теодор удивился:

– И когда сие произойдет?

– Через восемнадцать дней, – ответила Сара. – 21 июня.

Сцепив руки на затылке, Рузвельт начал медленно покачиваться в кресле, внимательно поглядывая на Сару. Затем повернулся ко мне.

– А ведь из игры он вышел не только из-за горя, правда? Я покачал головой.

– Нет, не только. Он всерьез усомнился в здравости собственных суждений и своих способностей. До сих пор мне даже не приходило в голову, насколько его изводят эти… сомнения в себе. Обычно ему удается их скрывать, но они возвращаются.

– Да, – кивнул Рузвельт, не переставая покачиваться. – Его отец. – Мы с Сарой быстро переглянулись: нет, никто из нас не мог рассказать об этом Рузвельту. Теодор кротко улыбнулся. – Помните тот бой, наш с Крайцлером, в гимнастическом зале «Хеменуэй», а, Мур? А ночь после? В какой-то момент мы с ним вновь подняли вопрос о свободе воли – и, кстати, во многом сошлись… В общем, после этого он спросил, где я учился боксировать. Я рассказал о своем отце, который в детстве оборудовал мне маленький зал и научил, что активные упражнения – мой единственный шанс преодолеть болезни и астму. Крайцлер же тогда спросил, что произошло бы – вполне гипотетически, – если бы я принудил себя к сидячему образу жизни, и я ответил: все, чему меня обучили и что мне дорого, подвигло меня к деятельной жизни. Сам того не ведая, я подтвердил его точку зрения. Затем из чистого любопытства я поинтересовался о его отце, про которого часто слышал в Нью-Йорке. И тут «Пасло круто изменился. Этого я никогда не забуду. У него забегали глаза, и мне впервые показалось, что он опасается смотреть мне в лицо. И еще он инстинктивно схватился за свою покалеченную руку, едва я упомянул о его родителе. Я что-то заподозрил. Что там говорить, меня привела в ужас одна мысль о том, какой могла быть его жизнь. Тем не менее я был зачарован тем, насколько его жизнь отличалась от моей. Я часто задавал себе этот вопрос и не мог найти ответа: каким должен видеть мир молодой человек, для которого злейший враг – его собственный отец?