Калеб Карр - Алиенист

Крайцлер на миг задумался.

– Как много людей способны на такое, детектив-сержант? Люциус пожал плечами:

– Пара-тройка вариантов у нас есть, насколько я могу судить. Разумеется, это может быть врач, либо человек с более чем поверхностным медицинским образованием. Затем – умелый мясник или опытный охотник. Кто-то способный пустит в дело всю тушу, а не только мякоть, – такие вторичные источники пищи, как глаза, требуху, ноги и прочее.

– Но если он такой аккуратный, – удивился Теодор, – зачем ему понадобилось совершать зверства в таких открытых местах? Почему бы не найти более укромный уголок?

– Демонстрация, – ответил Крайцлер, возвращаясь к нам. – Ему должна быть симпатична мысль о том, что он делает это в местах, посещаемых публикой.

– Желание быть пойманным? – скорее утвердительно сказал я.

Крайцлер кивнул:

– Очень на это похоже. Борющееся с желанием оставаться неуловимым. – Он повернулся и посмотрел на гавань. – И у всех этих мест имеется еще кое-что общее…

В этот момент Маркус крикнул, чтобы мы его поднимали. По команде Теодора мы несколько раз налегли на веревку, вытаскивая детектив-сержанта на крышу. На вопрос Крайцлера, что именно ему удалось обнаружить, Маркус ответил, что не хочет утомлять нас пустыми догадками до подтверждения своей теории, и сразу же удалился делать какие-то записи. Раздался голос Люциуса:

– Доктор Крайцлер? Я бы хотел, чтобы вы на это взглянули. Крайцлер немедленно устремился к телу, мы же с Теодором еще какое-то время боролись с охватившим нас трепетом: все же есть предел тому, что может вынести неподготовленный взор. Даже Сара, так смело приступившая к работе, теперь норовила лишний раз отвести глаза – продолжительное зрелище растерзанного тела явно нервировало ее.

– Когда вы осматривали Джорджио Санторелли, доктор, – начал Люциус, снимая с запястий мертвого мальчика короткий кусок шпагата, которым они были скручены, – вы не заметили в этой области никаких ссадин или порезов? – И он показал на левое запястье жертвы.

– Нет, – ответил Крайцлер. – Кроме того, что правая рука была отделена от тела.

– И никаких порезов или синяков на предплечье? – продолжал Люциус.

– Никаких.

– Так. Это подтверждает то, о чем мы уже догадывались. – Люциус уронил мертвую руку и вытер пот со лба. – Это очень грубый шпагат, – продолжил он, показывая на предмет обсуждения, валявшийся рядом на крыше, а затем – на руку мальчика. – Даже после символической борьбы от него на коже непременно бы остались значительные следы.

Сара перевела взгляд со шпагата на Люциуса.

– Тогда… выходит, что борьбы не было?

То, как она это сказала, – печаль, сквозившая в ее голосе, – отозвалось тупой болью у меня в груди. Следствие было ясным без слов. Люциус сделал окончательный вывод:

– Я подозревал, что мальчик позволил себя связать, и даже когда его душили, он практически не сопротивлялся. Он вообще, по-моему, не понимал, что в действительности происходит. Вы видите, если бы здесь происходила какая-то борьба, остались бы царапины или как минимум синяки на предплечьях, когда мальчик пытался уворачиваться от ударов. Но опять – здесь ничего. Так что… – Люциус глянул на нас, – я бы сказал, что он знал убийцу. И они могли пользоваться веревками ранее. В целях… сексуального характера…

Теодор со свистом втянул воздух.

– Боже праведный…

Наблюдая за Сарой, я заметил, как в уголках ее глаз показались слезы, но она несколько раз быстро моргнула, и они пропали.

– Ну, последнее всего лишь теория, разумеется – добавил Люциус. – Но в том, что мальчик знал преступника, я абсолютно уверен.

Крайцлер медленно кивнул, его глаза сузились, а голос стал вкрадчивым:

– Знал его – и доверял ему.

Люциус наконец встал и отвернулся от тела.

– Да, – сказал он, выключая лампу.

В этот момент Сара одним движением поднялась на ноги и устремилась к дальнему краю крыши, подальше от того места, где стояли мы. Оставшиеся вопросительно переглянулись, после чего я двинулся следом. Медленно приблизившись, я увидел, что она смотрит на нашу Леди Свободу, и, признаться, удивился, не заметив рыданий. Тело Сары было совершенно спокойно – даже слишком. Не поворачиваясь, она бросила мне:

– Пожалуйста, Джон, ближе подходить не надо. – Тон ее был далек от истеричного, напротив – он был скорее ледяным. – Лучше, если рядом мужчин не будет. Пару минут.

Я неуклюже замер.

– Я… прости меня, Сара. Я просто хотел помочь. Тебе сегодня пришлось многое увидеть.

Она позволила себе горько усмехнуться:

– Да. Но здесь ты мне ничем помочь не сможешь. – Она замолчала, но я не отходил. – И насчет, – продолжила она после долгой паузы, – глупой версии, что это могла быть женщина…

– Глупой? Насколько я знаю, мы до сих пор этого толком не выяснили.

– Большинство из вас – возможно. Я не виню вас в этом. Здесь вы в проигрышном положении.

Я обернулся, почувствовав рядом чужое присутствие, и обнаружил у себя за плечом Крайцлера. Он приложил палец к губам, а Сара между тем продолжила:

– Но я могу сказать тебе, Джон, там, позади – это работа мужчины. Никакая женщина, способная на убийство мальчика, не смогла бы… – Сара нащупывала слова. – Все эти раны, шпагат, весь этот… Я никогда этого не пойму. Но вне всякого сомнения, как только у вас появляется… такой опыт… – Она еще раз зловеще усмехнулась. – И, похоже, всегда все начинается с доверия…

Повисла еще одна неловкая пауза; Крайцлер коснулся моей руки и, качнув головой, показал, чтобы я шел с ним.

– Просто оставь меня на пару минут, Джон, – закончила Сара. – Со мной все будет в порядке.

Мы с Крайцлером молча удалились на другой край крыши, и, когда оказались достаточно далеко от Сары, Ласло пробормотал:

– Разумеется, она права. Я никогда не встречал женской мании, послеродовой или нет, сравнимой с чем-либо подобным. Хотя, возможно, мне понадобилось слишком много времени, чтобы это осознать. Нам следует подумать, как воспользоваться Сариной точкой зрения, Джон. – Он быстро огляделся. – Но в первую очередь нам пора убираться отсюда.

Пока Сара оставалась на краю крыши, мы приступили к сбору оборудования Айзексонов и уничтожению всех своих следов на месте преступления, в первую очередь – к очистке крыши от пятен алюминиевой и угольной ныли. Маркус затеял беседу о том, что половина тех шести убийств, что с уверенностью можно приписать нашему человеку, совершена на крышах. Немаловажное обстоятельство: крыши в Нью-Йорке в 1896 году были хоть и вторичным, но, вне всякого сомнения, хорошо известным способом путешествий по городу – вознесенные под облака копии тротуаров внизу, полные своих пешеходов и обитателей. В трущобах довольно большая, хоть и поддающаяся определению группа людей проводила целые дни в делах, не спускаясь вниз. То были не только кредиторы, алчущие расплаты, но и строители, священники, коммивояжеры, медсестры и прочая. Размер ренты в доходных квартирах зависел от усилий, прикладываемых жильцом для достижения своего угла, так что самые неудачливые, как правило, оккупировали верхние этажи. Те же, кто имел дела с этими беднейшими из бедных, предпочитали не испытывать судьбу подъемами и спусками по крутым и зачастую опасным лестницам, а просто перемещались из здания в здание по крышам. Это правда, мы не знали, каким образом наш убийца попадал наверх, но было понятно, что однажды очутившись там, дальше он прокладывал путь с завидным мастерством. Следовало повнимательнее присмотреться к возможности того, что некогда он занимался какой-либо из этих верхолазных профессий либо занимается ею нынче.