Калеб Карр - Алиенист

Первый состав оказался местным и но расписанию шел со всеми остановками до вокзала Гранд-Сентрал; долгий путь все же казался предпочтительнее, поэтому мы вскочили в вагон. Тот был набит пригородными ездоками, коих наш вид немало скандализовал; и должен признать, что если мы и вполовину выглядели беглецами от правосудия, какими себя ощущали, опасения их были не напрасны. Чтобы их долее не тревожить, мы с Крайцлером прошли в последний вагон и остановились снаружи на площадке. Глядя, как стены и трубы Синг-Синга быстро скрываются за черными перелесками долины Гудзона, я извлек из кармана фляжку с виски, к которой мы по очереди крепко приложились. Но смогли облегченно вздохнуть лишь через несколько минут, когда тюрьма окончательно пропала из виду.

– Вам предстоит чертовски многое объяснить мне, Ласло, – сказал я, овеваемый теплыми потоками воздуха, долетавшими до нас от паровоза. Облегчение было настолько полным, что я не мог сдержать улыбки, хотя насчет ответа Крайцлера я не шутил. – Можете начать с того, зачем мы сюда ездили.

Крайцлер глотнул из моей фляжки еще и принялся рассматривать ее.

– Что это за варварское пойло, Мур? – спросил он, избегая моих требований. – Вы меня изумляете.

– Крайцлер… – раздраженно начал я, но он успокаивающе отмахнулся:

– Да, да, Джон, я понял, вы заслужили ответов. Но с чего же мне начать? – Вздохнув, Ласло сделал еще один глоток. – Как я вам уже сказал, перед нашей встречей я разговаривал с Манером. Я в деталях описал ему нашу работу. Затем рассказал о… о своей перепалке с Сарой. – Стыдливо фыркнув, он в сердцах пнул ограждение. – Я все-таки должен перед ней извиниться.

– Это правда, – ответил я. – Должны. Но что сказал Майер?

– Что он находит доводы Сары о роли женщины вполне разумными, – несколько сокрушенно ответил Крайцлер. – И я вдруг поймал себя на том, что спорю с ним так же яростно, как и с Сарой. – Сделав еще глоток, он снова фыркнул и пробормотал: – Такая вот промашка, черт бы ее побрал…

– Что? – спросил я в замешательстве.

– Да ничего… – ответил Крайцлер, помотав головой. – Какое-то помрачение сознания, стоившее мне драгоценных дней. Но сейчас это уже не важно. Важно другое: сегодня, пока я обдумывал все это. я понял что Майер и Сара были правы. Женщина действительна сыграла зловещую роль в жизни нашего убийцы. Его навязчивая уклончивость, разновидность его садизма и прочие факторы четко указывают на выводы, сделанные Сарой. Я уже сказал, что начал было возражать Майеру, но тут он припомнил Джесса Поумроя и в качестве контраргумента предложил мне мои же слова двадцатилетней давности. Поумрой вырос, не зная отца, и тем не менее, насколько я могу сейчас судить, в детстве регулярно подвергался чрезмерным физическим наказаниям. Еще он был – да и остается – личностью, очень похожей на того человека, которого мы ищем. Вы же помните, с каким упорством он отказывался обсуждать свои зверства со следователями.

Я только надеялся, что время и одиночная камера поколебали его решимость. И нам повезло. Я кивнул, вспоминая слова Джесса.

– То, что он говорил насчет матери и остальных детей, насчет этой неотступной слежки, – вы полагаете, что это действительно ключевой момент?

– Именно так я и полагаю, – отозвался Ласло и я заметил, что говорит он торопливо и сбивчиво. – А также его акцент на нежелании окружающих прикасаться к нему. Помните, что он говорил насчет матери, которая ни разу его не поцеловала? Весьма вероятно, единственным физическим контактом с другими для него, с детства были издевательства и насмешки. И отсюда мы можем провести четкую прямую к насилию.

– Вот так запросто?

– Ну хорошо, Мур, могу дать вам еще одну цитату из профессора Джеймса. Концепцию эту он, бывало, предлагал своим студентам в начале занятий. И эти слова в свое время как громом поразили меня, когда я впервые открыл его «Принципы». – Ласло запрокинул голову к небесам, вспоминая цитату. – «Если бы все холодное было мокрым, а мокрое холодным, и если бы все жесткое было колючим, а все остальное нет, – нужно ли нам было бы различать соответственно холод и сырость, и жесткость и колючесть?» Как обычно, Джеймс не довел идею до логического завершения в динамическом мире человеческого поведения. Он говорил лишь о функциях, скажем, о вкусе и осязании – но все, чему я был свидетелем, указывает еще и на динамику. Представьте, Мур. Представьте, каково это – из-за уродства ли, жестокости или иного несчастья – не знать иных прикосновений, кроме жестких и даже грубых. Как бы вы себя чувствовали?

Я пожал плечами и закурил:

– Паршиво, должно быть.

– Не исключено. Но при этом вряд ли вы бы решили, что это неординарно. Иными словами, если я скажу «мама», вам сразу придет на ум цепочка подсознательных, но совершенно знакомых ассоциаций, основанных на вашем жизненном опыте. И мне тоже. И у вас, и у меня эти ассоциации будут, вне всяких сомнений, смесью хорошего и плохого. Так же – почти у всех людей, но много ли на свете найдется таких, у кого это слово вызовет только отрицательные ассоциации, как у Джесса Поумроя? И в его случае мы можем перешагнуть за рамки ограниченного понятия «мама» и перейти ко всему человечеству. Скажите ему «люди», и его сознание перескочит лишь к образам унижения и боли, точно так, как ваше при слове «поезд» ответит «движение».

– Вы это имели в виду, когда говорили Ласки, что Поумрою нравится избиение?

– Да, это. Вы ведь обратили внимание, что Джесс подстроил все это специально. И нетрудно догадаться, почему. Все детство его окружали одни мучители, а последние двадцать лет он вообще вступал в контакт лишь с такими, как Ласки. Его жизненный опыт, как тюремный, так и нет, заставляет его считать, что взаимодействие с сородичами может выражаться лишь противостоянием и насилием – недаром он так настойчиво сравнивал себя с животным в зверинце. Вот его мир. Здесь могут лишь избивать и оскорблять, он это знает; а единственный способ задать условия подобного унижения – заставить мучителей делать то, что он однажды делал с детьми, которых пытал и убивал. Только в этом его сила и сам источник удовлетворения, только так способна выжить его душа. Другие способы ему неведомы.

Задумавшись, я выпустил клуб дыма и прошелся по площадке взад-вперед.

– Но неужели у него внутри – у кого угодно внутри – нет ничего такого, что восставало бы против этого? Ни грусти, ни отчаяния – даже по поводу своей матери? Неужели он не жаждет любви? Ведь всякий ребенок…

– Осторожнее, Мур, – сказал Крайцлер, тоже закуривая. – Вы сейчас готовы заявить, что все мы рождаемся с набором определенных понятий желания и потребности; вероятно, это вполне объяснимая мысль, если бы ее можно было чем-то подкрепить. А ведь наш организм точно знает с самого рождения лишь одно – он обязан выжить. Да, для большинства из нас желание выжить напрямую связывается с матерью. Но тут наши пути с Джессом Поумроем кошмарно расходятся: если понятие матери связано лишь с разочарованием и, в конечном счете, с опасностью, а не с пропитанием и воспитанием, инстинкт выжи-вания заставит такого человека смотреть на мир совсем иначе. И это как раз случай Поумроя. И, я теперь убежден, нашего убийцы – тоже. – Ласло глубоко затянулся. – За это я благодарен Джессу. И Майеру. Но в первую очередь, конечно, – Саре. И я собираюсь лично принести ей эту благодарность.