Робин Кук - Кома

Хотя в котельной было довольно шумно, особенно для не привыкшего человека, натренированное ухо Келли тонко различало необычные звуки в этой смеси. Поэтому, услышав лязг металла о металл со стороны главного электрического щита, он повернул голову. Большинство людей в этом грохоте не различило бы ничего. Но звук не повторился, и Келли быстро вернулся к своей административной работе. Он не любил писанину, связанную со своей должностью, с большим удовольствием он бы сам пошел чинить раковину на четырнадцатом этаже. Но он понимал, что только четкая организация может поддержать нормальную работу хозяйственной службы. А заниматься каждым ремонтом собственноручно было невозможно.

Лязг повторился еще громче. Келли снова повернулся и обозрел электрическую панель позади котла. Он было вернулся к своим бумажкам, но поймал себя на том, что смотрит прямо перед собой, пытаясь понять, что могло вызвать такой звук. Это был острый, короткий металлический лязг, совершенно чуждый обычным шумам котельной. Наконец любопытство победило, и он отправился к главному котлу. Чтобы подойти к основному электрическому щиту, ему пришлось обойти трубы, идущие наверх, в здание, и обогнуть котел. Он по привычке повернул направо, по дороге взглянув на манометры котла. Вообще-то, это было бессмысленное действие, так как отопительная система была полностью автоматизирована и снабжена предохранительными клапанами и автоматическими выключателями. Но для Келли это было инстинктивным стремлением, берущим начало в тех днях, когда котел требовал поминутного осмотра. Обходя котел, он посмотрел на систему контроля, снова порадовавшись ее компактности по сравнению с теми временами, когда он начинал работать в Мемориале. Но, посмотрев прямо перед собой на электрический щит, он споткнулся, и его правая рука непроизвольно поднялась в защитном движении.

– Господи, вы меня напугали до смерти, – сказал Келли, переводя дыхание и опуская руку.

– Я могу сказать то же самое, – произнес худой мужчина, одетый в униформу цвета хаки.

Белый ворот его рубашки был расстегнут, и общий вид этого мужчины напомнил Келли его командиров в те времена, когда он служил в военно-морском флоте. Из левого нагрудного кармана незнакомца торчали ручка, маленькая отвертка и линейка. На кармане была вышита надпись: "Жидкий кислород, Инкорпорейтед".

– Я и не думал, что здесь кто-нибудь есть, – сказал Келли.

– Я тоже, – сказал человек в хаки.

Оба мужчины посмотрели друг на друга. Человек в хаки держал в руках маленький зеленый цилиндр со сжатым газом, к которому был прикреплен манометр, а сбоку по трафарету выведено: "Кислород".

– Меня зовут Дарелл, – сказал человек в хаки. – Джон Дарелл. Извините, что я вас напугал. Я тут проверяю кислородные линии от центрального резервуара. Все в порядке. Собственно, я уже ухожу. Не могли бы вы мне подсказать самую короткую дорогу отсюда?

– Конечно. Вот через эти вращающиеся двери, потом наверх по лестнице в центральный холл. А там – куда хотите. Нешью-стрит – направо, Казуей-стрит – налево.

– Премного благодарен, – сказал Дарелл, направляясь к двери.

Келли смотрел, как он уходит, а потом в сомнении огляделся. Он не мог уразуметь, как Дарелл сумел пробраться сюда так, что его никто не заметил. Келли и не думал, что проклятая писанина так его захватила.

Келли вернулся к своему столу и снова принялся работать. Через несколько минут он снова подумал о том, что продолжало точить его изнутри. Ведь в бойлерной не было никаких кислородных линий. Келли сделал себе в уме зарубку: спросить Питера Баркера, помощника администратора, о проверке кислородных линий. Но проблема заключалась в том, что у Келли была очень плохая память на все, что не касалось механизмов.

В этот день Бостону пришлось удовольствоваться лишь слабым дневным светом, проникавшим сквозь облачную завесу, а в половине четвертого начали сгущаться сумерки. И для того чтобы поверить, что над тучами сверху светит та же самая раскаленная до шести тысяч градусов звезда, которая в летний полдень освещает каждый камушек на расплавленных от жары улицах, надо было обладать немалым воображением. Температура тут же отреагировала на наступление темноты, упав до семи градусов мороза. Новые шквалы мельчайших снежинок понеслись над городом. Через полчаса в коридорах больницы стало совсем темно.

Из освещенной библиотеки темнота за окнами казалась угольно-черной. Из-за похолодания на улице двухэтажное окно в конце зала библиотеки начало запотевать. Все более холодный воздух полз по полу комнаты от окна к шипящей батарее в ее противоположном конце. Этот холодный поток вернул Сьюзен к действительности, заставив оторваться от сосредоточенной работы. Подобно многим личностям, воспитанным в академических традициях, Сьюзен начала понимать, что чем больше она читает о коме, тем меньше она о ней знает. К ее удивлению, кома оказалась тем предметом, где перекрывались очень многие медицинские дисциплины. И, возможно, самым разочаровывающим открытием для Сьюзен было отсутствие четкого определения "сознания". Быть в сознании означало лишь не быть в бессознательном состоянии. Определение одного заключалось в противоположности другому. Такой замкнутый круг казался Сьюзен пародией на логику, пока она не поняла, что медицинская наука просто недалеко продвинулась в точном определении сознания. В действительности полное сознание и полное его отсутствие представляли собой противоположные концы неразрывного спектра состояний, включавшего в себя в числе прочих спутанность сознания и ступор. Таким образом, неточные ненаучные термины были признанием своего неведения, а не просто плохими формулировками.

Несмотря на неопределенность семантики, Сьюзен хорошо осознала отчетливую разницу между нормальным сознанием и комой. Всего в течение одного дня она видела оба состояния у одного и того же пациента – Бермана. В отличие от недостатка точности в определении комы, всей остальной информации по коме было обилие. Нарисовав заголовок "Острая кома", Сьюзен начала заполнять страницу за страницей в блокноте своим характерным мелким почерком.

Особенно Сьюзен интересовалась причинами. Так как наука еще не определилась, какая именно функция мозга страдает при коме, Сьюзен пришлось удовольствоваться факторами, способными приводить к развитию комы. Даже после того, как Сьюзен решила сузить поле своих изысканий случаями острой и внезапной комы, список таких факторов становился все внушительнее и длиннее. Сьюзен просмотрела его:

"Травма = сотрясение мозга, контузия или другой вид ударов.