Анатолий Крысов - Белые медведи

- Нет, на самом деле! - начинается нечто вроде легкой истерики. - Хватит уже себя мучить! Добром это не кончится! Я ведь совсем не такая, как ты думаешь.

- Ну да, - отвечаю я, стараясь вырвать попавшую в плен рюмку.

Мы все не такие. Кому захочется признаться в полной несостоятельности и отторжении жизнью? Пройдет целая вечность, прежде чем человек наберется смелости сказать: «Да, я пролетел по полной программе!» Это нормально, обыденно. Покажите мне хоть одного идиота, который заявит, будто честен перед самим собой, и я плюну ему в лицо. А затем еще добавлю ногами, потому что мы разумны только для того, чтобы не замечать вещей.

Наконец мне удается донести рюмку до рта, и я опрокидываю жидкость внутрь. По телу пробегает неприятная дрожь. Странное дело, но водка - самый неприятный из всех алкогольных напитков, а получила такую популярность по всему миру. Глушить горечь подобает чем-нибудь омерзительным, правда?

Тем временем, Маша Кокаинщица говорит:

- Я ни о чем не жалею, Саша, - впивается пальцами в свои волосы и дальше: это самое страшное. Объективно, мне должно быть стыдно, противно, но я чувствую только легкую неудовлетворенность. Тебя это не пугает?

- Нисколько, - отвечаю я, и на самом деле не вру. С чего бы мне пугаться, если я сам такой?

Мечты в нашей жизни появляются лишь с целью быть разбитыми. Иногда стоит раскрошить лицо о каменный подоконник желанного пьедестала, чтобы потом не было никаких иллюзий. И чем раньше это случится, тем лучше. Если считать мечту создаваемым воображением образом желаемого, то я не знаю человека, кто осуществил хотя бы одну свою мечту на сто процентов. Воображение - чертовски подлая штука, оно подбадривает нас, дает надежду, а потом убивает без малейшего колебания.

Маша Кокаинщица рассказывает о своих последних похождениях и режет апельсин. Сок брызжет во все стороны, попадая даже мне на рубашку. Я этому радуюсь, как ребенок, ведь капельки сока на шелке теперь никогда не смоются, оставив крупицу приятных воспоминаний. Сколько раз бывало так, что, замечая старое пятно или предательскую дырку на одежде, я добро улыбался, вспоминал короткий отрезок времени, когда имел неосторожность испортить очередную пару брюк. Любая мелочь - это свидетельство прошлого, способное дать больше эмоций, чем сама жизнь. В качестве доказательства - Билл Клинтон и его любимые сигары, которые где только не побывали.

- Саша, получается какой-то замкнутый круг, - говорит Маша Кокаинщица и дальше: ходишь, ходишь по нему, а утыкаешься в собственный затылок. Как будто в Твин Пиксе. Такое ощущение, что скоро появиться Лора Палмер и объявит время дублей.

Нетрудно представить нас с Машей Кокаинщицей сидящими в красном вигваме за чашкой твердого кофе. Я говорю:

- Ты сходишь с ума.

И в этом нет ничего удивительного, но об этом я тактично умалчиваю.

- Точно, - отвечает Маша Кокаинщица и добавляет: это ведь нормально, да?

Что я могу ответить? Несколько часов назад я смотрел на фотографии, сделанные Инной. Когда я только нашел их, там не было ничего, кроме интерьеров. Но сегодня на снимках я увидел еще и улыбающегося карлика. Он то стоял, то сидел, но лицо его непременно было растянуто в пошлой, сальной ухмылке. Холод обрушился на меня в тот момент, словно молот Одина. Мне даже почудилось, будто мой хребет треснул с хрустом и развалился на мелкие кусочки. Именно после этого я решил надраться водки вместе с Машей Кокаинщицей.

- Я не знаю, что значит слово «нормально», - говорю я и вздыхаю.

Где та точка отсчета, от которой считается нормальность, я спрашиваю. У кого в руках судьбоносные параметры нормальности, я спрашиваю. Кто наделен властью распределять по двум корзинам нормальное и ненормальное, я спрашиваю. А Маша Кокаинщица отвечает, что не в курсе, но мои риторические вопросы ее успокаивают.

Она говорит:

- Действительно, совсем я загналась что-то.

Ну да, параноидальные истерики теперь принято называть загонами. Так проще. Убив любимую кошку в очередном приступе, можно сказать «извините, загнался». Это слово придает некоторую обыденность маниакальным поступкам, поэтому становится не так страшно от своих же собственных тараканов. С загонами не изолируют от общества, не прописывают смирительную рубашку в качестве терапии, не сажают в тюрьму, в конце концов.

Мы продолжаем пить. Маша Кокаинщица заводит разговор о разностях в водочных марках. Мне это абсолютно неинтересно, поэтому я пропускаю ее слова мимо ушей, иногда кивая, чтобы поддержать беседу. Гораздо важнее сейчас, как можно скорей потерять сознание и забыться, ведь именно за этим я сюда и приехал. Но только с каждой следующей рюмкой опьянение отступает, а мутная пелена спадает. Такое случалось и раньше, кстати. Вдруг Маша Кокаинщица произносит:

- Я сейчас кого-нибудь убью.

Эти слова особенно тревожны в ситуации, когда кроме нее в квартире есть только я. Мои глаза тут же оценивают кухню на предмет опасных предметов и насчитывают около двух десятков потенциальных орудий: несколько ножей, стеклянные бутылки, утюг на окне, маленький топорик для рубки мяса и еще много вещей домашнего быта.

- Мне так плохо, что я сейчас точно кого-нибудь убью, - стонет Маша Кокаинщица, а у меня появляется идея пятиться спиной к выходу.

Метр за метром я, захватив с собой едва початую бутылку водки, приближаюсь к коридору. Говорю Маше Кокаинщице что-то успокаивающее, но движения не прерываю. Это как тактика работы с опасным преступником (говорить и неминуемо сближаться), только наоборот.

Мимо проплывают шкафчики для посуды, металлический блеск холодильника, отражение меня в стекле кухонной двери, дорогая вешалка для одежды, которой место в музее, а не в прихожей наркоманки. Голос Маши Кокаинщицы практически не слышен, а я начинаю надевать ботинки.

- Я постоянно страдаю, и от этого мне так плохо, что я сейчас кого-нибудь убью, - не унимается Маша Кокаинщица.

Но меня уже нет, я шатаюсь от одного лестничного проема к другому. Гул лифта наполняет собой все пространство подъезда, но я решил его не дожидаться. Слава Богу, машина открывается нажатием кнопки на брелоке, а не при помощи ключа и замочной скважины. Сейчас мне было бы практически невозможно попасть точно в цель.

Голова окончательно прояснилась, чего не скажешь об остальных частях тела: я не хожу, а перебегаю, падая. Украденная бутылка водки торчит из кармана пальто, поэтому, сев в машину, я обливаю пассажирское сиденье и ручку переключения передач вместе с рулем. На удивление, мотор заводится с первого раза, и я трогаюсь, молясь, чтобы на пути мне никто не попался. Поездка похожа на вальяжный заплыв вдоль песчаного берега: я то и дело натыкаюсь бампером на сугробы, глохну, трогаюсь снова. Машину тащит по гололеду по совершенно непредсказуемой траектории. Или это я так кручу-верчу рулем? Без разницы, потому что вдруг гаснут фары. Ах, это моя беспомощная рука случайно отключила их, а как вернуть свет обратно, я не имею понятия. Где-то здесь должна быть кнопка, или рычажок, или ручка, и что там еще может включить фары.