Десмонд Бэгли - Оползень

Он помахал сигаретой перед моим носом.

– Это случай полной потери памяти. Частичная же, выборочная потеря, как у тебя, встречается нечасто. Ну, а как пойдет восстановление памяти, в обоих случаях предсказать трудно. К сожалению, с частичной потерей мы сталкиваемся гораздо реже и потому знаем о ней меньше. Я был бы счастлив уверить тебя, что память вернется к тебе через неделю, но я этого не сделаю, потому что сам ничего не знаю. Все, что мы можем, – продолжать работать. И вот мой тебе совет: прекрати переживать по этому поводу и сосредоточься на чем-нибудь другом. Как только позволит состояние твоих глаз, я принесу кое-какие книги, и ты вновь станешь трудиться. Когда снимут бинты с рук, начнешь писать. Имей в виду, парень, что через двенадцать месяцев тебе предстоит сдавать экзамены.

Саскинд заставлял меня работать, и если я ленился, мне крепко доставалось от него. Он становился прямо-таки ядовитым, если считал, что это на пользу дела. После снятия бинтов он тыкал меня носом в книги и устраивал мне всякие тесты – на интеллект, на личность, на призвание. Результаты как будто его удовлетворяли.

– А ты не дурак, – объявлял он, размахивая пачкой листков. – Сто тридцать три балла по системе Векслера-Бельвью – не так уж плохо. Мозги у тебя есть, так что давай шевели ими.

Все мое тело было иссечено шрамами, особенно на груди. Новая кожа на руках была неестественного розового цвета. Когда я касался лица, пальцы ощущали неровные борозды.

Однажды доктор Мэтьюз в сопровождении Саскинда зашел проведать меня.

– Нам надо поговорить с тобой, Боб, – сказал он.

Саскинд ухмыльнулся и мотнул головой в сторону Мэтьюза.

– Серьезный малый вот этот. С ним шутки плохи.

– Дело в самом деле серьезное, – сказал Мэтьюз. – Боб, ты должен принять решение. Я сделал для тебя все, что мог. С глазами у тебя все в порядке, но все остальное... Тут я бессилен. Я не гений, а всего лишь обыкновенный больничный хирург, специализирующийся на пересадке кожи.

Он помедлил, явно подыскивая слова.

– Ты никогда не интересовался, почему здесь нет зеркал?

Я покачал головой, и тут влез Саскинд.

– Наш Роберт Бойд Грант человек очень непритязательный. Хочешь увидеть себя, Боб?

Я приложил руки к щекам, пальцами ощутил грубую шероховатость кожи.

– Не знаю, не думаю, – сказал я, чувствуя, что меня начинает трясти.

– Все же я советую тебе это сделать, – сказал Саскинд. – Это жестоко, но зато поможет тебе принять решение.

– Ладно, – ответил я.

Саскинд щелкнул пальцами, и сестра, стоящая рядом с ними, вышла из палаты. Она вернулась почти сразу же с большим зеркалом, которое положила на столик стеклом вниз. Затем она снова вышла и закрыла за собой дверь. Я посмотрел на зеркало, но не пошевелился.

– Ну, давай, – сказал Саскинд.

Я медленно взял зеркало и повернул его к себе.

– Боже мой! – вырвалось у меня. Я быстро закрыл глаза, к горлу подкатывала тошнота. Через некоторое время я вновь посмотрел в зеркало. Передо мной было чудовищно отвратительное лицо, розовое, пересеченное в разных направлениях белыми швами. Ребенок, если бы попытался вылепить из воска человеческое лицо, что-нибудь подобное мог бы изобразить. В нем не чувствовалось ни характера, ни осмысленности, – ничего, что должно было бы соответствовать моему возрасту, просто ничего.

Мэтьюз сказал тихо:

– Теперь ты понимаешь, почему у тебя отдельная палата?

Я вдруг начал смеяться.

– Это же смешно, чертовски смешно, оказывается, я потерял не только себя, но и свое лицо.

Саскинд положил руку мне на плечо:

– Лицо – это просто лицо. Человек его не выбирает, оно ему дано, и все. Послушай-ка, что тебе скажет доктор Мэтьюз.

Мэтьюз заговорил:

– Я не специалист в пластических операциях. – Он указал на зеркало. – Ты сам все видишь. Когда тебя доставили сюда, не могло быть и речи о каких-то тонкостях. Ты бы просто умер, если бы мы занялись всякими изысканными штуками. Но сейчас ты в достаточно хорошей форме, чтобы сделать следующий шаг, если хочешь, конечно.

– А именно?

– Еще одна операция. Хирург – один толковый человек в Монреале. Лучший специалист своего дела в Канаде, а может быть, и во всем Западном полушарии. Ты имеешь шанс получить новое лицо и заодно – новые руки.

– Еще операция! Ну нет, я уже сыт этим по горло.

– У тебя есть несколько дней на размышления, – сказал Мэтьюз.

Саскинд обратился к нему:

– Мэт, оставь это дело мне. Я поговорю с ним, ладно?

– Ладно, – сказал Мэтьюз. – Давай действуй, а я пошел. Пока, Боб.

Он вышел из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь. Саскинд прикурил, бросил пачку на стол и стал меня уговаривать:

– Я, приятель, на твоем месте согласился бы. С таким лицом, как у тебя, на публике не покажешься, разумеется, если ты не собираешься блистать в фильмах ужасов.

– Хорошо, – сказал я сквозь зубы. Я ведь понимал, что на это все равно придется пойти. – Но меня ют что интересует: кто за все это платит? Кто оплачивает эту палату, кто будет платить лучшему хирургу в Канаде?

Саскинд щелкнул языком.

– А вот это загадка. Но кто-то страшно любит тебя, это точно. Каждый месяц доктор Мэтьюз получает конверт с тысячей долларов сотенными бумажками и вот с этим.

Он порылся в карманах, выудил какую-то карточку и передал ее мне. Я внимательно ее осмотрел. На ней ничего не было, кроме одной машинописной строчки: "На благо Роберта Бойда Гранта".

Я недоверчиво посмотрел на Саскинда.

– Уж не вы ли этим занимаетесь?

– Боже милостивый! Хотел бы я посмотреть на госпитального психиатра, который в состоянии отвалить тебе двенадцать тысяч долларов. Я не в состоянии дать тебе даже двенадцати тысяч центов. – Он ухмыльнулся. – Но за комплимент спасибо.

Я ткнул пальцем в карточку.

– Может, это и есть ключ к моему прошлому?

– Нет, – сказал Саскинд как-то тускло. Он выглядел удрученным. – Ты, наверное, заметил, что я избегал говорить с тобой о твоем прошлом. Хотя я ведь обещал тебе навести справки.

– Да, и я все собирался спросить вас об этом.

– Ну, кое-что я разузнал. Но у меня нет уверенности даже не в том, что тебе сказать, а в том, надо ли мне об этом говорить вообще. Знаешь, Боб, люди, как правило, имеют превратное представление о моей профессии. Они полагают, что в таком случае, как твой, мое дело – вернуть пациенту память, и все дела. Я смотрю на это иначе. Я как тот врач, который говаривал, что его задача помочь гению постепенно пребывать в состоянии нервного расстройства. Я не стремлюсь делать людей нормальными, я хочу сделать их счастливыми. И то, что эти два понятия не равны, – симптом серьезной болезни мира, в котором мы живем.

– Ну, а я тут при чем?

Саскинд произнес серьезным тоном: