Ирина Меркина - Сверху видно всё

— Вы не волнуйтесь, — повторил Кабиров, возвращаясь к самой важной для Саши теме, — он ничего ей не сделал, только напутал. Я, старый дурак, рассчитывал на его цивилизованность — напрасно, ох напрасно.

Саша не ответил. У него уже совершенно не было сил.

— Пойдите домой, друг мой, — сказал профессор, — и ложитесь спать. У вас был слишком тяжелый день. Завтра с утра ведь в больницу, правильно? Хотите, я дам вам таблетку, чтобы заснуть? Это очень хорошее средство — вы засыпаете сразу, а встаете со свежей головой, даже если спали пару часов. Только привыкать не стоит.

Он вышел на кухню и вернулся с облаткой и стаканом воды.

— Выпьете сейчас или возьмете с собой?

Саша, с трудом поднявшись из кресла, посмотрел на него растерянно, поскольку уже не в состоянии был принимать даже самые простые решения. Кабиров истолковал его взгляд по-своему:

— Нет, не хотите — не пейте, я не настаиваю. Вы… Да. Вы имеете основания мне не доверять…

Саша покачал головой, взял таблетку и стакан и залпом выпил. Молча пожал профессору руку, дошел до своей квартиры, не раздеваясь рухнул на кровать рядом с разобранными Кариниными вещами и провалился в глухой сон.

Он действительно проснулся довольно бодрым, быстро сложил вещи, не забыв тапочки и зубную щетку, проглотил бутерброд с холодным чаем и помчался к Карине. Только по дороге он вспомнил, что осталась еще одна нерешенная и практически нерешаемая проблема — операция Ашотика и его, Саши, поездка в Ереван.

— Полезное знакомство! — сказал Юрий Павлович в машине, довольно потирая руки. — Этот капитан мне понравился. Очень хочется затащить его к нам на тренировки!

— Дались тебе эти тренировки, — пробормотал Переяславчиков, думая о чем-то своем. Он говорил «ты» всем своим подчиненным, независимо от возраста.

— Дались! — убежденно ответил ветеран-афганец. — Дались! Ребята должны чувствовать себя солдатами, а не старушками на лавочке. Слыхали, уже был случай, когда кавказцы наших отметелили? Это оттого, что кишка тонка. А я в них воспитываю дисциплину, стойкость, уверенность в себе.

— Ты меня под монастырь подведешь своим воспитанием, — вздохнул Леонид Викторович. — Что там свободная пресса, молчит?

— Пока молчит.

— А ты мониторишь?

— Так точно, каждый день просматриваю, как вы сказали.

Переяславчиков опять вздохнул, глядя за окно на покрытые коричневой слякотью московские улицы. Паскудство, зима называется. Поехать бы за город, на дачу, так ведь и там ненамного лучше. Загубили природу, демократы хреновы. Кстати, это удачный ход для предвыборной кампании: защитим русскую природу! Надо записать.

До выборов было еще далеко, да и партия Березина-Переяславчикова пока официально не существовала. Но Леонид Викторович привык готовиться ко всему обстоятельно и загодя. Когда предвыборная агитация лезет изо всех щелей, поздно махать кулаками, потонешь в общем хоре. Говорить с народом надо сейчас, в тишине, на полном безрыбье, причем говорить спокойно, не повышая голоса. Все равно услышат только тебя.

Переяславчиков вспомнил о той досадной мелочи, которая уже несколько месяцев отравляла ему жизнь, как невынутая заноза, — ерунда, а колет. Он всегда доводил дела до конца, неопределенность его раздражала, а здесь добиться определенности не удавалось. Нельзя же, черт возьми, вникать во все самому! А верные помощники-единомышленники на что?

— Как же не нашли этих снимков, а? — раздраженно спросил он у Грибоедова. Тот, тоже задумавшийся, встрепенулся и не сразу понял, чего от него хотят. Потом сообразил: шеф опять, с маниакальной настойчивостью, возвращается к той истории, которую и сам подполковник, и прочие участники считали давно законченной.

— Не нашли, — успокаивающим тоном ответил он. — Непорядок, конечно. Но ребята говорили, там их тысячи были, и снимков, и пленок. Целая комната. Им бы неделю пришлось ковыряться. Сожгли, и ладно.

— А если он успел куда-то их передать?

— Если бы успел, думаю, они бы уже где-то вылезли, — с глубокой уверенностью произнес Юрий Павлович. — Кому интересно их в столе держать?

— Ну мало ли, — заметил Переяславчиков, — ждут удобного момента.

— Вряд ли, — возразил Грибоедов. — Не такая это порода, чтобы ждать. Газетчики — народ суетливый, у них все не то что непереваренным — непрожеванным наружу выходит.

Леонид Викторович усмехнулся.

— Ты мне все-таки этих ребят пришли, — буркнул он. — Я с ними сам побеседую.

— В любой момент, когда скажете, — с готовностью ответил подполковник. Он знал, что шеф все равно не найдет времени, чтобы расспросить «ребят» о задании, которое они недавно выполнили, и, по мнению Грибоедова, выполнили неплохо. Пленок не нашли, но архив-то уничтожен, и то, что в нем было, уже никогда не увидит свет.

Юрий Павлович вообще сомневался, что Переяславчикову нужно чего-то бояться. Как можно с такой высоты заснять человека, чтобы различить его лицо! Но у шефа с того момента, как он решил регистрировать партию, натуральная паранойя развивается. Он уже запретил зимние тренировки и того и гляди велит вообще закрыть лагерь. Скажите, пожалуйста, будущий депутат Думы, народный кумир, а у него во дворе пацаны боевые приемы отрабатывают! Ну и что! Да народ только в восторг придет оттого, что есть кому защищать его, народа, священную особу.

Осенью они проводили показательный смотр боевой подготовки. Ребята, одетые в одинаковую черную форму, подтянутые и ладные, прыгали через барьеры, швыряли друг друга на землю, боролись на палках, с ремнями, веревками. Красота, с гордостью думал подполковник Грибоедов, любой спецназ позавидует. Вот бы таких бойцов выпустить на улицу, сразу порядок будет — ни проституток на обочинах, ни кавказцев с мандаринами у переходов, ни дергающихся слюнявых юнцов с металлической музыкой в ушах. Еще бы одного офицера к ним приставить, со своим опытом, чтобы чему-то новому научил.

Леонид Викторович стоял рядом с ним у забора, кивал одобрительно, вроде как парад принимал. Тут они и пролетели, эти два парашютиста. Не то чтобы совсем низко, но и не слишком высоко. Ветер был, и их вынесло откуда-то из-за спины. Леонид Викторович вскинул голову и как закричит: «Это что? Это кто допустил?!» Ребята остановились и тоже вверх уставились. Парашют висел посреди неба, и его не спеша относило ветром за крышу дома. Леонид Викторович снова вскрикнул: «Камера!» — и бросился к крыльцу. А Грибоедов поднял бинокль и действительно разглядел в руках одного из летунов какую-то широкую блестящую линзу, по всей видимости, объектив фотоаппарата. От него на солнце рассыпались блики, потому, наверное, бдительный Переяславчиков и заметил его с земли.

Показательное выступление кое-как довели до конца, но Леонид Викторович к бойцам уже не вышел, а подполковнику потом закатил форменную истерику: мол, это была спланированная провокация, его специально снимали, чтобы скомпрометировать, — вот он, народный заступник, который чуть ли не в президенты метит, а рядом штурмовики в черном маршируют. Катастрофа, скандал! И это накануне регистрации партии! Немедленно найти, и так далее.