Ольга Володарская - О чем молчит ветер

Или его новая знакомая Оля.

Та тем временем дошла до накрытого стола, познакомилась с Аленой, погладила Иванушку и села на табурет.

Ей предложили вина. Ольга кивнула, но позволила налить ей всего чуточку. И в чашку добавила воды. По мнению Леши, это было издевательством над напитком. Он знал, что в той же Франции разбавляют вино. А в Польше, куда он летал по работе, пиво мешают со спрайтом. Лучше бы совсем не пили, думал он, чем портить уже готовый продукт. Ладно, крепким был бы. Виски, водка. Но одиннадцать и пять градусов разводить до шести и двух — это какое-то извращение…

Олежек в свойственной ему манере начал травить байки. Девушки заливались смехом, Леша подхихикивал. Некоторые истории он слышал раз по пять, но главное — подача. Друг в каждую байку добавлял что-то новое — и эмоции, и детали. Леша не исключал того, что со временем появятся факты, и лет через тридцать все будут слушать рассказ не о том, как Олежка удрал от акулы, а как победил ее ударом кулака в нос, успев до этого вырвать из клыков плавучего хищника пару ребятишек.

— Можно вопрос? — обратилась к Леше Оля, когда Олежек сделал паузу.

— Конечно.

— Дача… чья?

— Моя.

— Но кому она принадлежала ранее?

— Родителям. Они умерли в конце прошлого года. — Она кивнула, но задумчиво. — Работали в «Союзмультфильме». Получили дачу как деятели искусства.

— А ты слышал, что когда-то давно, еще до революции, тут деревенька была?

— Нет. Я вообще знать не знал об этих местах.

— Соловьи называлась. В березняке много певчих птичек водилось. Сгорела она в 1935 году.

— Целиком?

— Да тут две улицы было. Часть домов пустовала, потому что молодежь на керамический завод в Приреченске (тогда он еще поселком был) устраивалась, а работникам общежития давали. Там и канализация, и душевые, и перспектива получить свое жилье в строящемся микрорайоне.

— Никто при пожаре не пострадал?

— Жертвы были. Четыре человека из одной семьи. Угорели. И только самая маленькая, внучка, выжила. Смогла выбраться из дома через окошко. Ее потом отправили в детский дом. Когда девочка выросла, то приехала в Приреченск, чтобы работать на заводе. Ей тоже дали общежитие. Там она познакомилась с парнем, они поженились. Спустя долгие годы, когда она состарилась и чуть тронулась умом, то подожгла свой дом.

Сгорела сама, сын, проживающий с ней. Спаслась только внучка. Олеся.

— История грустная. Поэтому непонятно, зачем ты мне ее рассказала…

— Богдан был сыном Олеси. С ним я тебя перепутала.

— Вот оно что, — пробормотал Леша, потянувшись к вину. А ведь не хотел больше пить, чтобы не захмелеть. Два же фужера под жареное на костре мяско, это то, что нужно: подчеркивает вкус шашлыка и не дает в голову. — И каким он был?

— Славным. Но несчастным. Олеся била его, не кормила. Запирала дома, а если провинится, то в подполе. Богдан убегал, и мы гуляли, играли вместе. Я не ходила в детский сад, потому что мне там не нравилось. Два месяца промучилась, пока мама не сжалилась и не забрала из этого ада. За мной бабушка приглядывала. Она на окраине жила в частном доме. А Богдан в стоящем рядом бараке с матерью и сменяющими друг друга «папами». Его в садик и не отдавали. Надо же пойти, записать ребенка, проверить потом у врача. У Олеси имелись дела поважнее.

— Она пила?

— Да. И ширялась. Олеся была глубоко травмирована в юности и морально, и физически. Она горела. На коже остались шрамы. В душе, естественно, тоже. Панические атаки, низкая самооценка из-за физических недостатков. Олеся не справилась, сломалась. Покатилась по наклонной.

— От кого она родила сына?

— Кто же знает? Олеся была рада любому, кто ее захочет. Естественно, среди них были такие же маргиналы, как и она. Но Богдан был хорошеньким и умным. Он столько интересного знал. У них в доме было только радио, он слушал, запоминал. Бабушка не ограничивала мою свободу, я с четырех лет гуляла по улице. А рядом лесополоса. С Богданом мы ходили в «походы». Я собирала сумку с провизией, водой, мы топали до опушки, там ягоды искали, грибы, ловили ящериц, прикармливали белок. Потом усаживались на пенек и ели. С какой жадностью он поглощал простые бутерброды с джемом или маслом, баранки, сушеные яблоки! Мы тоже небогато жили, но я не голодала. А он да. Если я притаскивала ему провизию, ее отбирала мать. На закуску. Я звала его к нам. Бабушка накормила бы от пуза. Но Богдан отказывался. Он боялся взрослых. Детей меньше, но и им не доверял особо. Только во мне не видел угрозы. Год мы были неразлучны. Сколько зимой снеговиков налепили и горок освоили! Весной пускали кораблики по лужам. Снова пришло лето. Мне было уже почти шесть, я представляла, как мы с Богданом будем ходить на реку, купаться, может, рыбу ловить. В сарае удочку нашла и бредень, если ты знаешь, что это. — Он покачал головой. — Сетка рыболовная. Два человека ее держат и бредут по реке. Что попалось в нее, то твое.

— Неужели таких малышей отпускали одних?

— Не всех. Но большинство. Неблагополучные вообще сами себе предоставлены лет с трех. А я всегда была очень смышленой, ответственной. За меня были спокойны.

— Меня родители опекали чуть ли не до института.

— В больших городах так. В малых — дети очень самостоятельные. Хотя, узнай моя мама, что я в четыре года одна в лес ходила, бабушку бы отчитала, а меня в угол поставила.

— Что стало с Богданом?

— Не знаю. Он пропал.

— Вместе с матерью?

— Да. Я пыталась вынюхать, что с ними случилось, но безрезультатно. Решила для себя, что Олеся взялась за ум и уехала из Приреченска. Богдан говорил, что его новый «папа» хороший. Добрый и много не пьет. Ездит на большой машине. Фуре, наверное. С керамического завода в те годы было много поставок в разные города и даже за границу. Там научились фигурки мировых политиков делать, и они пользовались большим спросом. Так что вся стоянка была забита грузовиками. И многие женщины таскались туда, чтобы знакомиться с водителями и экспедиторами.

— Эй, голубки! — прервал их Олежек. — Хватит ворковать. Давайте потанцуем!

Пока Леша и Оля беседовали, он организовал дискотеку. Подсыпал еще угля в мангал для того, чтобы был мигающий свет, включил музыку на телефоне. Играло что-то модное, непонятное Раевскому.

— Ты же знаешь, я не танцую, — бросил он и вернулся к шашлыку. Тот остыл, но все равно остался вкусным.

— А девушка-красавица? — Олежек протянул руку Оле.

— Я тоже. У меня нет чувства ритма.

— Смотрите, даже Иванушка пляшет, — весело крикнула Алена, указав на прыгающего козленка. — У него тоже его нет.

— Как и чувства стыда, — проворчал Леша. Он, танцуя, выглядел смешно. Как-то попал под объектив видеокамеры, снимающей школьный выпускной, и был запечатлен. Трех секунд в кадре хватило, чтобы понять: больше никаких телодвижений под музыку.