Филлис Уитни - Жена или жертва?..

— Этот серо-зеленый рабочий халат, — задумчиво пробормотал Гленн, — замечательно оттеняет цвет ваших глаз, делая их еще ярче. Он доминирует, но так и должно быть. И волосы вы причесываете именно так, как надо — они свободно лежат на плечах, обрамляя лицо. Только вот напрасно вы закололи их гребешками за ушами. Выньте их.

Я наконец пришла в себя и спрыгнула со стола, в высшей степени раздосадованная.

— Мейсенские статуэтки находятся здесь, — холодно сообщила я. — Я принесла их для вас и…

В его улыбке было нечто обезоруживающее.

— Теперь мы можем забыть о них, — сказал он. — И не смотрите на меня так. Я еще не знаю, что с вами делать, но это будет нечто. Нечто значительное. Так что не надо сопротивляться.

Мне всегда нравились властные, решительные мужчины, действующие ласково, но твердо, — таким был мой отец, — но я терпеть не могла, когда мной командуют. Меня можно было увлечь и повести за собой, но когда я сталкивалась с высокомерием и самоуверенностью, то мой дух противоречия тут же восставал. И все же, несмотря на свой гнев, я уже начинала понимать, что этот мужчина взволнован чем-то, не имеющим отношения ко мне лично. Он не собирался оскорблять меня и не заигрывал со мной.

Я стояла, как загипнотизированная, когда он приблизился и сильными длинными пальцами вынул из моих волос два серебряных гребешка. Эти прикосновения были почти нежными. Мои светлые волосы рассыпались по плечам, и он замер, не отрывая от них задумчивого взгляда. Мне понравились его темные глаза. Хорошо, что они не голубые.

— Я вылеплю вас из алебастра, — пробормотал Гленн себе под нос. — Из чистого белого алебастра, напоминающего лед. Я смогу это сделать. И сделаю.

Я опешила. Как на это реагировать? Моделью я становиться не собиралась — такого рода работа меня совершенно не привлекала. Мое смущение росло, и то, что он не испытывает ничего подобного, начинало меня злить.

— Если вы хотите посмотреть на мейсенские статуэтки, то поторопитесь, — предложила я. — Иначе я останусь без ланча…

— Как вас зовут? — спросил Гленн. — Миссис Олбрайт обратилась к вам как к мисс Блейк. Но как ваше имя? В вас должна течь скандинавская кровь.

— Моя мать — норвежка, — пояснила я. — В ее честь меня назвали Бернардиной.

Я всегда представлялась полным именем, хотя только один человек называл меня так — один единственный мужчина. Думаю, что это был своего рода тест, которому я подсознательно подвергала всех своих новых знакомых. Гленн Чандлер легко прошел испытание.

— Дина! — протяжно проговорил он. — Я так и знал! Наследие северных народов. Да! Мне следует использовать алебастр. Ваша головка с волосами, распущенными по плечам… Хотя, пожалуй, можно добавить чуть-чуть холодной зелени…

Он планировал свою работу с такой уверенностью, как будто уже получил мое согласие позировать ему! Я разозлилась по-настоящему и, едва сдерживаясь, заявила:

— Я не хочу, чтобы меня ваяли — ни из алебастра, ни из какого-либо другого материала! Мне не нравится долгое время стоять неподвижно. Верните, пожалуйста, мои гребешки!

Гленн снова улыбнулся мне, и я против своей воли тут же оттаяла. Едва заметная тень промелькнула по его лицу, и он умело воткнул гребешки в мои волосы, словно делал это тысячу раз.

— Разрешите пригласить вас на ланч, — произнес он. — Это будет чем-то вроде извинения за то, что я так напугал вас. Разумеется, вы не имеете ни малейшего представления, о чем я говорю. Но, по крайней мере, дайте мне возможность все объяснить.

Я молча кивнула, чувствуя, что хочу пойти с ним. Мною руководил сейчас вовсе не разум, а знакомое с детства ощущение волшебства. Это было нечто вроде стремительного взлета, когда от ощущения высоты захватывает дух.

За свои двадцать четыре года я не раз испытывала подобное и хорошо знала, как легко упасть с небес на землю, но, тем не менее, всегда смело шла навстречу новому приключению.

Я опустила голову и тихо, пытаясь скрыть свое возбуждение, сказала, что должна взять свое пальто.

В дверях он на мгновение взял меня за руку и, не спуская пристального взгляда с моего лица, сказал:

— Белизна льда и серебро. Великолепный контраст. Полная противоположность черному цвету.

Тогда я еще не понимала, что он имеет в виду.

За ланчем он рассказывал о себе, но у меня так громко колотилось сердце, что я ничего не слышала. Некоторое время спустя я даже не могла вспомнить, что нам подавали.

Впрочем, многое из его биографии было общеизвестно. Все знали, что Гленн Чандлер в юные годы был вундеркиндом, и его талант художника и скульптора рос вместе с ним. Знатоки говорили, что он вполне может перерасти своего отца, Колтона Чандлера. Но потом что-то произошло и, когда Гленну исполнилось двадцать, его работы вдруг стали заурядными. Он не оставил творчество, но, несмотря на все попытки, ему лишь один только раз удалось создать нечто достойное его прежней славы.

— Я сделал скульптуру из черного мрамора, — рассказывал он мне. — Но, хотя я работал с настоящим вдохновением, у меня получилось что-то настолько ужасное и мрачное, что я возненавидел это произведение, еще не успев его закончить. Тем не менее многие высоко оценили эту мраморную головку. Но если я смогу изобразить тебя, а я уверен, что у меня получится… Дина Блейк, умоляю, не отказывайся! Дай мне шанс!

Что мне оставалось, как не согласиться? Гленн был так мил и настойчив, что я уступила ему почти без борьбы. Знакомое ощущение стремительного взлета не оставляло меня, но в глубине души я подозревала, что впереди не будет ничего, кроме боли.

Гленн Чандлер вел себя, как влюбленный. Я понимала, что он влюблен в свою будущую алебастровую головку и вряд ли воспринимает меня отдельно от нее, но ему удалось увлечь меня, зажечь во мне ответный огонь. Кроме того, меня согревала тщеславная мысль о том, что мне предстоит позировать для значительного произведения искусства, вдохновлять истинного художника в его творчестве. Я даже не пыталась спастись бегством и вела себя, словно рыба, охотно заглотнувшая наживку.

Работа в музее вдруг перестала интересовать меня, и я с удовольствием принимала приглашения Гленна на ланчи и обеды. Но к скульптуре мы не приступали, хотя проводили вместе довольно много времени. Возможно, дело было в том, что он боялся сразу же подвергать себя такому испытанию. Студия, расположенная за его художественной галереей, ожидала нас, но Гленн не приводил меня туда. Вместо этого мы прогуливались по холодным ноябрьским улицам Нью-Йорка и вели бесконечные беседы. Говорил, в основном, Гленн, и мне порой казалось, что он изголодался по внимательному собеседнику, а поскольку его рассказы были очень увлекательны, я слушала его с восхищением.