Оксана Обухова - Пристрелите загнанную лошадь

— Порядок. Недавно зарплату получила. И вот о чем еще хочу вас попросить. Сделайте, пожалуйста, так, чтобы любой звонок в областную больницу с вопросом о вновь поступившей пациентке по фамилии Иванова, был фиксирован вашими людьми. Можно так сделать?

Неторопливо шагая от дома свекрови до дома купца Колабанова, я пыталась утоптать мысли и, наконец, поймать за хвост появившуюся, но почему-то ускользнувшую, весьма приличную идею. Мне всегда лучше думалось на ходу. Только пешеходы и юркие автомобилисты мешали сосредоточиться. «Что же там мелькнуло такое? — подстегивала себя. — Что-то очень здравое и дельное было…» То, что бегать как наскипидаренная с расспросами по городу и рисковать наткнуться на кого-то из знакомых Самоеда, я не буду, это точно. Но тогда, что?

Ах, да, я решила, что легче выманить Самоеда на себя.

Подумала, и, аж, колени подогнулись. Не лучше ли побегать, Софья?

Не лучше. Тот, кто бегает, рискует превратиться в безмозглую добычу. Надо предложить противнику свои правила игры и стать охотником, — вот о чем я тогда подумала. Предложить, заставит, выманить.

А если он меня просто пристрелит?

А надо сделать так, чтобы живая, я ему была выгоднее, чем мертвая.

Но как? Как? Ведь мелькала же какая-то идея!

Мыслей крутилось много. И одна глупее другой. Можно легонько натравить ребят Туполева пошарить чуть-чуть вокруг дома, но тогда Самоед почует опасность и юркнет в нору. Ищи потом ветра в поле и трясись всю жизнь — мстительный до сумасшествия убийца не лучшее воспоминание на ночь.

Можно плюнуть на все и уехать к маме.

Но у мамы новый муж, новая семья и маленькая дочь, моя сестренка.

Внезапно вспомнив себя шестнадцатилетнюю, я усмехнулась. Тогда, тридцатишестилетняя мама, влюбившаяся в инженера со своей фабрики, казалась мне сбрендившей старухой. Какие могут романы в тридцать шесть?! Влюбляться надо в восемнадцать, ну в крайнем случае, в двадцать пять! И не в лысого толстопуза, а в стройного красавца.

Помню, как новый лысый мамин муж приехал на мою свадьбу и, улучив минутку, шепнул падчерице: «Софья, сразу рожай. Такую партию нельзя профукать». Мой Виталий и его мама Анна Леопольдовна произвели на главного инженера единственной фабрики Городка по производству нитяных перчаток, сильнейшее впечатление.

Но что-то я отвлеклась. Уехать к маме, хорошо, конечно, но нельзя.

Подходя к площадке зверинца под звуки песенки «от улыбки станет всем светлей», я нашарила в кармане мобильник и нажала кнопочку повтора последнего номера:

— Антон, это снова я.

— Слушаю, Софья Николаевна.

От внимательного обращения спина немного выпрямилась, но бронежилете из доброго слова не сошьешь.

— Антон, мне нужен мощный электрошокер или газовый пистолет. А лучше и то и другое. Сделаете?

— Сделаем. Что еще?

— Спросите у Туполева, когда начал строиться новый дом для мамы и Кирилла, и когда семья решила в него переехать.

— Спрошу. Что еще?

— Все. До встречи.

Рано утром, еще до завтрака, я позвонила Душману и наврала ему о больной бабушке. Сейчас в субмарине сидела Земфира (кстати сказать, никогда не боявшаяся переработать за лишнюю копейку), я помахала ей рукой и пошлепала к «колониальным и скобяным товарам». У меня, наконец, появилась идея, и следовало немедленно воплотить ее во всей красе.

У лестницы на второй этаж стояла коляска с младшим Сухомятко. Семен Тарасович орал благим матом, я остановилась, пропела «гули-гули» и потрясла экипаж за ручку.

— Ой, Софья, спасибо! — крикнула с лестницы Татьяна и бегом спустилась вниз. — Я-то кошелек оставила. Едем в магазин и на прогулку. А ты как? Уже вернулась? — разыскивая в коляске соску, спросила соседка.

— Зря ездила. Бабушку сегодня в областную больницу перевезли. Сейчас помоюсь, поем и на дежурство.

— В ларек? — поправляя капюшон комбинезона на младенце и не глядя на меня, спросила Татьяна.

— Нет, к бабушке в больницу.

Соседка выпрямилась, прищурилась и удивленно сказала:

— Слушай, сегодня же воскресенье, как же вы бабушку перевозили? На скорой из своего города?

— Нет, двоюродный брат на машине привез.

Эту легенду я повторяла дважды, пока достигла своей комнаты. Первый раз здоровьем бабушки поинтересовалась семья Кунцевичей, перетаскивающая бак для кипячения белья из ванной на кухню, второй раз отчиталась за отсутствие перед бдительным Мишаней Коноваловым. Минут через тридцать информацию о бабушке и моих передвижениях в сторону областной больницы, будет знать каждый любопытный троцкист. Было бы неплохо сварить для достоверности куриный бульон и приготовит паровые котлетки, но времени нет. Каждая лишняя минута, проведенная на втором этаже колабановского дома, прибавляет мне седых волос.

Я быстро приняла душ, переоделась и нацарапала открытое послание для коммунальной доски объявлений.

Доской для объявлений служил обшарпанный кусок обоев рядом с телефоном. Туда, на гвоздик подкалывались общие счета за коммунальные услуги и электричество, вешались записочки с отчетом кто, кому, куда просил перезвонить и чего передать, повисали телеграммы, реже поздравления с днями рождений, наиболее часто появлялись грозные, нешуточные послания неаккуратным квартиросъемщикам.

Наиболее продвинутым в области эпистолярно-квартирного жанра являлся географ Кунцевич. В качестве примера приведу один из последних его шедевров.

«Леди и джентльмены.

Кто из вас регулярно подкладывает обкаканные памперсы в чужие помойные ведра?! Прошу прекратить безобразие!

Нежно целую, ваш Кунцевич.

P.S. Узнаю, кто это делает, набью джентльмену толстую хохлятскую морду.»

Памперсы прекращали «по недоразумению» попадать в чужие помойки, но через неделю на объявлении появилась приписка корявым почерком — «а твое ведро, джентльмен уважаемый, и без г. на воняет!».

Я повесила на гвоздик следующее послание:

«Тому, кто спер чужую вещь с чердака. Пора прекратить путаницу! Вещь не моя, надо вернуть. Вознаграждение и конфиденциальность гарантирую.

Заранее благодарная Софья Иванова.

Телефон для связи мобильный, я у бабушки.»

Послание было обычным. Вся коммуналка решит, что кто-то опять нечаянно перепутал белье и по ошибке унес его с чердака. Такие недоразумения порой случались, и удивления послание не вызовет. Все пошевелят извилинами, подумают «это не я», и только один человек до конца, до последней буквы проникнет в суть написанного. Этот человек знает или догадывается об убийстве Кирилла, знает, почему я осторожна и скрываюсь, и обязательно выйдет на связь. Я обещала конфиденциальность, и если он не дурак, то сложит дважды два — раз я повесила объявление, значит, о чем-то догадываюсь. И так же этот человек поймет, пока костоломы Туполева не заявились в квартиру, сама по себе Софья Иванова не опасна. Она не в туполевской обойме.