Оксана Обухова - Темная лошадка

— А не хочешь врача из скорой разыскать?

— Дохлый номер, я уже пробовал.

— Ну, как знаешь. Успехов.

Вторая глупость за вторые сутки. Я била все рекорды кретинизма. Если бы тем утром я поехала не к маме шкафом любоваться и картофельное пюре кушать, а как ответственный, нормальный сыщик отправилась артельно с Андрюшей шерстить горбольницу, все разрешилось бы к всеобщему удовлетворению и без крови. Как каждая порядочная женщина, гуляя по этажам больницы, я бы обязательно сунула нос в гинекологию. Не обошлась бы травмой и нейрохирургией, а обязательно заинтересовалась чисто женским отделением. Мужчины почему-то о гинекологии думают в самую последнюю очередь. Примеряют падение с высоты на собственный организм и топают к хирургам с травматологами.

Прокол достойный последнего дилетанта. И только мой.

Тюк с одеждой едва поместился на заднем сиденье Нисана. К старым треникам и футболкам мама добавила восемь пар довольно приличной обуви — ботинки, зимние сапоги, вышедшие из моды туфли и даже тапочки. Подъезжая к дому престарелых, патронируему Ренатой, я вдруг добавила газу и помчалась дальше. В деревне Козлово живет славный старикан Авдей Петрович, если брюки дяди Саши утянуть в поясе ремнем — его размерчик получится.

Погода стояла прекрасная. Нежно зеленая дымка леса окаймляла дорогу, всюду поднималась изумрудная травка, от ощущения близкого лета хотелось петь, что я, впрочем, и делала, подпевая «Русскому Радио».

Плотно утрамбованная грунтовка поднималась к деревеньке, в садах лопались почки на деревьях, кусты сирени раскрывали сердечки листьев, прелесть, а не вид открывался с пригорка!

Авдей Петрович возился в огороде. Всюду, с самым деловым видом за ним бродила кошка Мура приятного шпротного окраса. Нюхала с интересом обрезанные под калоши резиновые сапоги деда, брезгливо дергала хвостом и, казалось, давала указания.

— Доченька! — обрадовался дед. — Приехала!

— Здравствуйте, Авдей Петрович, — я помахала рукой от калитки. — Я тут вам гостинцев привезла. — Проезжая село с придорожным бревенчатым «Мини-маркетом», я накупила Авдею Петровичу всякой всячины — консервов, пряников, конфет, заварки к чаю (самого цейлонского вида) и кусок ливерной колбасы специально для кошки Муры.

Мура рубленый ливер призрела. Авдей Петрович припрятал колбасу в холодильник и извинился за поведение кошки:

— Только что чашку молока выпила. Сытая. А что тут такое? — показал пальцем на прозрачный мешок. — Тряпье, чи шо?

— Одежда, Авдей Петрович. Скопилось много, вот и решила кому-то отдать.

Костюм отчима вызвал у деда скупую старческую слезу:

— Вот, — вздохнул прерывисто, — и хоронить в чем будет… Мой-то совсем негодный стал… пообтерся.

Как много радости можно доставить таким пустяком, как старые зимние ботинки на натуральном меху. Я даже застыдилась такой радости. И пообещала себе опустошить еще несколько чужих шкафов. Мой гардероб подойдет вряд ли, не тот фасон, а вот у пары своих соседей следует попастись основательно. Из шкафов некоторых из моих соседей можно всю деревню Козлово одеть как в той рекламе, — «оденет вас быстро и модненько „Мир Кожи и Меха“… где-то там».

— А вот эти ботинки надо Анатольевне для внуков снесть. Зимняя обувка мне в самую пору, под вязаные носки, а ботинки велики. Да и ходить в них некуда, — и рассмеялся, — не на танцы же в Якушево! Пойду женихом — костюм в полоску, штиблеты…

Разбирая одежду на две неравные кучки — маленькую себе, побольше для внуков Анатольевны, — дед приговаривал:

— Мне много не надо, а они ребята молодые, им сгодится. — Повертел в руках вышитую мужскую сорочку: — Да и куда их столько рубашек-то светлых? Одной хватит. Клетчатую вот, возьму… Чем вы их только стираете-то?! — восхитился. — Пахнут, как прям духами!

Поставив локти на край стола и положив голову на ладони, я смотрела на радость деда и испытывала такой щемящий стыд за свое благополучие, что хоть тут же беги в банк, снимай деньги со всех счетов и раздавай их старикам. Даже кошка смотрела на меня с осуждением, словно это я довела страну до обнищания и лично ограбила все пенсионные фонды.

Позор, да и только. Смотреть, как натруженные руки перебирают старое тряпье, загорелое до черноты лицо складывается всеми морщинами в улыбку, как обветренные губы шепчут слова благодарности.

Плакать хотелось. От унижения и беспомощности. Одной меня и Ренаты на все деревни не хватит. Сделаю, что смогу, ведь Рената-то делает. Без помпы, без показухи…

— Халаты тоже Анатольевне отвези, — продолжал озабоченно бормотать дед, — и вот это женское тоже. Она потом сама старухам раздаст… А чего ты чай-то не пьешь? Али невкусно?

— Вкусно, вкусно, Авдей Петрович, спасибо.

— Может, чего покрепче налить? — прищурился старик с лукавством. — У меня наливочка есть, домашняя…

— Спасибо, я за рулем.

— А-а-а, ну это правильно, — кивнул идейный сторонник тихой примерной выпивки.

Стопку одежды для внуков бабушки Анатольевны Авдей Петрович бережно прибрал обратно в целлофановый мешок. Сверху, обмотав старыми газетами, положил две четыре ботинок, и, смущенно покрякивая, признался:

— Мы с Анатольевной-то в контрах… сама ей все свези…

— Чего так? — удивилась я.

— Да, дело прошлое, — отмахнулся дед. — Пес у нее шкодный, на той неделе несушку у меня задрал… поругались мы.

Второй от околицы дом утопал палисадником в зеленой дымке кустов сирени. Авдей Петрович предупредил, что хозяйку я найду, скорее всего, в огороде, и сказал — «заходь смело, пес Цыган чужих за своих принимает, только и толку от него, что кур дерет».

Довольно ладный, обшитый новыми, свежевыкрашенными досками дом стоял с открытой настежь дверью. Я покричала у калитки, — на зов притрусил черный песик и повилял бубликом пушистого хвоста, — у крыльца поинтересовалась «есть кто дома?», и, обогнув по утоптанной дорожке дом, прошла на задний двор к огороду.

На противоположном от меня конце большого участка Клавдия Анатольевна окапывала грядку. Голова бабушки была плотно обвязана цветастым платком, слышала она, видимо, плохо, и, перестав вопить, я отправилась к ней.

Цыган крутился под ногами и делал вид, что указывает дорогу. Возле самой Клавдии Анатольевны пес решил привлечь хозяйское внимание, прыгнул на подготовленную к посеву грядку, рыхлый земляной край обрушился и Цыган едва увернулся от карающей безобразия лопаты.

— Ах ты, лиходей! Я тебе где велела сидеть!? — начала ругаться бабушка, но, увидев гостью, осеклась: — Вы к кому? — прищурилась.

— К вам, — улыбнулась я. — Я сестра Ренаты, привезла вам кое-что.

Цыган, лопата и грядки были забыты в миг. Клавдия Анатольевна расцвела как маков цвет, обтерла руки о рабочий халат и, ловко перебирая такими же как у деда обрезанными сапогами, заторопилась к дому.