Евгения Леваковская - Антология советского детектива-30. Компиляция. Книги 1-20

Вадим с Борко стояли и курили под форточкой, хотя ни по каким законам физики дым в форточку уйти не мог, а, придавленный тяжелой струей холодного воздуха, растекался понизу. Росту они были одинакового, хотя Борко казался поплотнее, потому что был в кителе, в погонах, а Вадим — в гражданском. Что ни говори, военная форма человеку вид придает. В ней и старик и юнец мозгляк — все имеют вид. Не дураками придумано.

— Ну что у тебя? — спросил Борко, оглядывая Вадима. Борко его любил, а встречались они редко. Вадим — старший следователь управления, Борко — начальник областной школы УВД.

Вадим затянулся последний раз, притушил окурок в кадке филодендрона. Вынул из кармана завернутый в марлю серебряный рубль, бережно освободил его, подкинул — поймал, опять подкинул — поймал.

— Что это ты его в таком почете содержишь? — спросил Борко, следя за короткими взлетами монеты.

— Да больно хорош.

— Ну-ка, дай!

Борко повертел, посмотрел, потом взял рубль большим и указательным пальцами. У него только руки, вернее сказать — только пальцы напряглись, но лицо побагровело.

— Иван Федотыч, хватит!

— Что хватит? Инфаркт, боишься, хватит? Черта с два!

Борко с облегчением перевел дух, его таки маленько взяла одышка. Он еще полюбовался на рубль и вернул его Вадиму. Мало, чуть заметно, но рублик погнулся.

— Здоров ты, Иван Федотыч, — искренне позавидовал Вадим. — Я пробовал. По нулю.

— Это вам не ваше самбо. Тут без обмана. — Одышка отпустила Борко, и он был очень горд.

— Хорош. Совсем как настоящий. Даже лучше, — снова бережно укутывая рубль в марлю и пряча его во внутренний карман, сказал Вадим.

Борко осмотрел подушечки своих пальцев, потер их платком. Нет, чистые.

— Сначала было. Перекладывали свинца. Пачкались рублики. Потом, видно, спохватились, улучшили технологию, — сказал Вадим.

— И много развелось рубликов?

— Да, порядком.

— И давно?

— Да не так давно, — сказал Вадим не то чтобы неуверенно, но с оттенком досады в голосе.

Борко понял. По календарю дней прошло, может быть, и немного, но у милиции особый счет на дни. Пока не раскрыто преступление, каждый день давит.

Борко не стал далее расспрашивать. Он давно сознался себе в том, что хоть и в его времена работа оперативника и следователя была непростым делом, сейчас она настолько усложнилась, что зачастую он, старый чекист, не может должным образом быстро сориентироваться и дать дельный совет.

Однажды он сам себя подставил под смех, и было конфузно заметить тщательно скрываемую озорную веселость в глазах Никиты. У Вадима-то комар носу не подточит, выдержки не занимать.

НТО — целый научно-технический отдел теперь на них в управлении работает. Получилось же недавно с деревяшками со дна озера Светлояра. Выудили деревяшки, ученые спорят, страсти кипят — побывали деревяшки в руках человека или не побывали. А какой-то лейтенант милиции — за девицей из «Литературки» ухлестывал — предложил: «Давайте мы посмотрим, побывали они или не побывали».

В НТО и определили — побывали. Стало быть, можно думать: был град Китеж.

Борко тогда решил, что уж коли ученым людям НТО помог, то ему смолчать не постыдно. Советы Вадиму давать перестал, ждал, пока тот сам спросит.

— Ясно, — сказал он, когда незаконнорожденный рублик укрылся в кармане. — Что еще в отделе есть?

— Мошенник есть грандиозный, — сообщил Вадим, оглядываясь на дверь, за которой слышался голос Ирины Сергеевны, тетки Иры, как звали ее все в семье Лобачевых. — Воровка Машка есть. Дура кромешная, больше двух лет на свободе не держится, опять попадается, опять возись. Еще одно дело, но тут, похоже, все просто. Старика избили, ограбили и документы на месте происшествия забыли.

— Обнаглели, — поразился Борко. — Обнаглели напрочь. Документы оставляют и подобрать не пытаются. Или уж очень пьяные были?

— Можно думать, что и не сильно пьяные, — помедлив, ответил Вадим. Тень прошла по его лицу — он вспомнил избитого старика.

Старик шел к своему однополчанину писать какие-то воспоминания для газеты. Кажется, о форсировании Днепра в сорок третьем году. Может, это уже воображение, но что-то в его лице напомнило Вадиму отца, хотя отца он таким старым, а тем более избитым, в кровоподтеках и ссадинах, никогда не видел. Били старика двое молодых.

— Ладно, ладно! — сказал Борко. — Успокойся, рвани-ка рюмашку.

Вадим улыбнулся. Все видит, старый черт!

Они подошли к столу и выпили по рюмке. Пили в этом доме водку янтарную, настоянную на рябине. После такой водки закусывать не надо, во рту благоухание.

— Еще есть неприятные дела, — сказал Вадим, с опаской вытащив из салата ломтик соленого огурца. — Церкви грабят. Не один уже случай по области. И не то чтобы обязательно позолоту там всякую. Иконы берут.

— Упаси тебя боже при Ирине про иконы сказать, — прислушиваясь к голосам в коридоре, перебил его Борко.

Вадим засмеялся.

— Ну что ты, Иван Федотыч! Не маленький!

В доме было уже шумно. В коридоре Маринка помогала тетке Ирине снимать резиновые сапоги. Никита скрипел воротами, впускал во двор чью-то машину. Приехала Тамара Огнева из Центральной детской комнаты, и Женя Морозов из третьего следственного, одного с Вадимом, отдела, и Михаил Сергеевич Корнеев, друг и соратник Вадима, добродушный розовощекий увалень, способный молодой сыщик.

Все были в гражданском, кроме Борко. У Тамары, Морозова и Вадима — ромбики-поплавки.

Иван Федотыч опять с грустью и радостью подумал, как изменились времена, как просто носят они эти ромбики, о которых ни ему, ни отцу Лобачевых в молодости не приходилось и мечтать.

Не высшим — недосягаемым казалось им тогда университетское образование. А теперь — видишь ты! — не то что следователь — постовой милиционер должен среднее иметь.

Однако глядя вслед ушедшей молодости, а уж вернее сказать жизни, с ее несбывшимися планами, надеждами — того, что сбылось и сделано, мы как-то не замечаем, — Иван Федотыч не таил зависти к поколению, для которого высшее образование стало не надеждой, не мечтой, а весьма обыденным обстоятельством. Перед молодыми высились другие мечты, вставали другие трудности. Борко молодых уважал как равных, не поучал, потому, наверное, и чувствовал себя с ними хорошо даже после смерти стариков Лобачевых.

Он теперь здесь старший. Он да Ирина, хотя она изрядно его моложе. Ей пятидесяти еще нет. Еще не возраст.

Думая об Ирине, Иван Федотыч всегда видел ее на фронте — восемнадцатилетнюю, смелую, счастливую, а потом молчаливо ожесточенную после того, как убили ее любимого, знаменитого на всю дивизию командира артдивизиона Костю Марвича.

Борко как-то заикнулся Никите, что негоже-де тому Ирину этак грубо, теткой называть. Она, мол-де, еще не старая женщина. Но Никита тотчас же оглушил его язвительной цитатой. И вычитал же! «Чем старше я становлюсь, тем меньше стариков я вокруг себя вижу».