Лев Пучков - Блокпост

– Ну-ка, соколик, расскажи, что это за зверь такой и с чем его едят. – Профессор кивает на топчан, но, заметив, что Тутол застыл на месте в нерешительности, недовольно понукает его: – Я тебе что сказал, старый пердун? Хочешь еще немного пожить – собирайся, поедешь со мной. Я тебя спрячу и в обиду не дам. А ежели останешься – на тебя уже завтра красноярская братва охотиться будет. Ферштейн?

Тутол стряхивает оцепенение, дает команду Ваське – собрать самое необходимое – и начинает суетливо перемещаться по хижине, принимая участие в сборах. Проследив за движениями аборигенов, профессор удовлетворенно хмыкает и, уставив на трясущегося курчавого тяжелый взгляд, изрекает:

– Вот что, сокол… Ты, как сам понимаешь, не жилец. Но, если хочешь умереть быстро и безболезненно, расскажи-ка мне, что это за фрукт и как вы им собирались воспользоваться. И поживее, я тороплюсь…

Правый ус получился несимметричным. Припомнив о разности восприятия объекта в зависимости от перспективы, Иван отошел назад, посмотрел, запрокинув голову, – нет, заметно. Лениво чертыхнувшись, он промокнул рукавом выцветшей футболки вспотевший лоб, подковылял к стене и несколькими жирными штрихами подкорректировал оплошность: нарисовал вождю сплошные усы, щетинистые, что ваша обувная щетка, и хищно топорщащиеся во все стороны. Получилось довольно сносно, только теперь Отец Народов отчего-то стал похож на хрестоматийного героя Джигарханяна из фильма «Собака на сене».

– Дюрер фуев, бля, – поругал себя Иван. – Веласкес, бля, недоделанный! Стоило с тебя за это наручники снимать… – и принялся методично выписывать детали сталинского френча, отгоняя надоедливых мух, липнущих к давно не мытому, пропотевшему насквозь телу, вполуха прислушиваясь к нездоровым шумам внутри хибары и вполсилы пытаясь припомнить, а какие же, собственно, были усы у Великого Палача – сплошные или с разделом посередке?

Живопись была его тайной и неосуществленной мечтой. В школьные годы у него получались довольно недурственные пейзажи и портреты – портреты особенно. Но это было черт знает как давно – лет пятнадцать назад, в эпоху тотального энтузиазма, предшествовавшего Великому Развалу. Тогда симпатичный юноша Ванечка Андреев, на вид вполне половозрелый мужчина в свои шестнадцать с половиной, всей душой отдавался искусству, сутками пропадая в изостудии поселкового Дома пионеров, и на полном серьезе помышлял после школы втихаря удрать в Суриковское (папашка, узурпатор, хотел, чтобы сын непременно стал офицером, и слышать не желал о чем-либо другом!). Сверстники Ивана, все как один здоровенные мужланы с избытком тестостерона, взращенные на экологически чистых сельских продуктах, уже давно пускали слюни на торчком стоявшие сиськи и мясистые ляжки своих сверстниц, активно дергались под Антонова на дискотеках, дрались с кем попало и под занавес задирали в ближайших кустах первую попавшуюся юбку. Ванечка же все свободное время пропадал в изостудии, до рези в глазах изощряясь в подборе палитры и углубленном изучении жизнеописаний классиков Возрождения и совершенно игнорируя похотливые взгляды и красноречивые вздохи руководительницы, вальяжной Зои Васильевны, недавно перешагнувшей бальзаковский рубеж и оттого, видимо, испытывающей страстное томление. Нет-нет, не подумайте плохого, Ванечка вовсе не был извращенцем-женоненавистником. В один прекрасный вечер он-таки отпробовал зрелой плоти наставницы, расположив оную плоть прямо на первом попавшемся столе студии и с разбегу лишив себя невинности. А все из-за Мережковского: хитрющая Зоя Васильевна притащила в студию первый том «Воскресших богов» и намекнула юному дарованию, что у него есть шанс получить книжицу только после жаркого сплетения тел. Сплетение состоялось незамедлительно, после чего Иван тут же схватил заветный том и, на ходу подтягивая штаны, удрал нах хаус. На неделю наш парень выпал из обстановки – ни с кем не общался, никуда не ходил и ел что попало. И в другой прекрасный вечер Ванечка дал себя уговорить – спустя неделю после утраты невинности. Ну, сами понимаете, на сей раз предметом торга стал второй том «Воскресших богов». Ударно поработав на столе, будущий Васнецов утащил книженцию и опять на неделю выпал. А еще через неделю выяснилось, что озабоченная дамочка оказалась недальновидной. Не догадалась в свое время обзавестись хорошей библиотекой, за что была сурово наказана: сладострастные стоны на столе более не тревожили своды изостудии.

– Некогда мне тут с вами фуйней страдать, Зоя Васильевна, – сурово заявил Ванечка, однозначно давая понять, что не намерен тратить силы на предмет, к великому искусству никакого отношения не имеющий. – Найдете мне про Ван Дейка что-нибудь – тогда поговорим. А пока – не мешайте творить.

Спустя некоторое время под большим нажимом отца Иван все же поступил в военное училище и с тех пор живопись забросил. Служба съедала все время без остатка, не было возможности даже семьей обзавестись, не то что с мольбертом возиться. Отпуска в их среде было принято проводить сообща где-нибудь в шумных публичных местах типа санаториев и домов отдыха, непременно с разухабистой гульбою, обильными возлияниями, сопровождавшимися добротными драками и активным совокуплением со всем подряд женопоголовьем, которое годилось для этого и пребывало в радиусе поражения оборонительной гранаты. Сами понимаете – ни о каких занятиях живописью в такой обстановке говорить не приходилось.

Так вот и получилось, что впервые за последние полтора десятка лет Ивану удалось заняться любимым делом именно сейчас, в плену у горских бандитов без конкретной политико-социальной ориентации, в просторечии именуемых «индейцами». Лет пять назад он уже сиживал у таких в заложниках, но тогда они «индейцами» не обзывались, да и рисовать там было негде и не на чем. А здесь – пожалуйста: хорошо беленная хибара из самана, куча разнокалиберных угольев из-под шашлыков, систематически употребляемых стражей, и плюс ко всему масса свободного времени, которое совершенно некуда девать. Правда, живописью это можно назвать с большущей натяжкой – скорее настенной росписью первобытного периода. Однако, как говорится, на безрыбье и рак рыба. С утра до ночи Иван на разные лады изгалялся над стенами хибары. Время летело быстро, часовые изыскам пленника не препятствовали, скорее наоборот. Вот позавчера он по заказу «индейцев» закончил портрет Президента на противоположной стене – те, обнаружив внешнее сходство с оригиналом, чрезвычайно обрадовались и с удовольствием метали в него ножи, пока на месте портрета не обнажилась свежая штукатурка. И вот теперь они с нетерпением ждут, когда же будет готов Отец Народов. Иван не особо торопится: пока что в хибаре вполне сносно можно ночевать, а что сделают эти одурманенные ребятишки со стеной при наличии портрета – черт его знает. Патологическая «любовь» горцев к Великому Пахану – факт общедоступный, а вот выдержит ли мягкий саман автоматные очереди – пока что неизвестно.