Сергей Зверев - Жестокость и воля

Но работницы колхоза из женской бригады рассказали все, что увидели, и тракториста выпустили.

Может, в тридцать седьмом он и сел бы лет на пятнадцать без права переписки – за то, что бросил в поле народное добро, тем самым допустив преступную халатность.

А тогда, после войны, люди в колхозах ценились на вес золота, особенно мужики. С фронта ведь мало кто вернулся живым и здоровым.

Но там, на поле, был маленький трактор, а тут громадная махина с прицепом.

Баба Нюра, зачем-то оглядываясь по сторонам, обошла под деревьями полянку и остановилась напротив кабины.

Крыша у грузовика отсутствовала. Полосы наполовину расплавившегося металла свисали вниз, закрутившись, как бигуди на голове жены агронома Настасьи.

Из кабины, вернее, ее остатков, торчал оплавившийся двигатель, похожий на комок застывшего теста.

Кажется, там находилось что-то еще, но баба Нюра, как ни присматривалась, не могла разглядеть. Зрение-то ведь уже не то.

Вот раньше она с другого конца поля могла разобрать, кто едет – бригадир или председатель.

Обгоревшие и оплавившиеся обода колес въехали в землю. Над кабиной возвышался остов согнутого рулевого колеса, похожего на увядшую, клонящуюся к земле ромашку.

Длинный фургон-полуприцеп тоже сильно пострадал. Видно, его тонкие стенки сразу не выдержали пламени и сложились, как карточный домик. Так они и спеклись грудой, будто пирог у неумехи Натальи, живущей на другом конце деревни.

Чем ближе к машине, тем вонь и гарь становились невыносимее. Баба Нюра, закрыв уголком платочка рот и нос, несмело двинулась вперед. Очень уж ее разбирало старушечье любопытство – что это там в кабине грудой лежит?

Ее не пугали ни вонь, ни то, что сгоревшая машина еще местами дымилась, ни просевший грунт.

«Неужто такая гроза вчера была? – думала она. – Что-то я не припоминаю… Ан нет, погоди-ка… А вечерочком-то… Совсем память потеряла, старая. Видно, была гроза-то. Я Маньку доить вела, а за лесом два раза гром грохотнул. Только вот молнию я не видела, да и небо вроде ясное оставалось… Так то над избой моей, а что там, за лесом, творилось, кто знает. Может, и гроза».

Баба Нюра подошла поближе, опираясь на палку, и остановилась на краю обгоревшей травы.

Поясницу после долгого хождения по лесу начинало потихоньку ломить, и старуха стояла, склонившись больше обычного.

Взгляд ее упал на какие-то темные пятна, которые вели от машины в лес.

Не веря своим глазам, баба Нюра наклонилась и пальцем притронулась к пятну. Солидол, что ли, али масло какое?

Нет, не похоже на масло. Подслеповато щурясь, старуха поднесла к глазам испачканный чем-то темным палец и обмерла. Да это же кровь!

В страхе она снова начала оглядываться по сторонам. Неужто зарезали кого?

– Ох ты, батюшки.

Старуха отступила в сторону и, наклонившись еще раз, вытерла палец о чистую траву. Надо бы поскорее вернуться в деревню, рассказать людям, что видела. Но прежде…

Любопытство все-таки пересилило, и баба Нюра двинулась ближе к машине.

В нескольких метрах от обгорелого остова кабины она остановилась и стала приглядываться.

Чуть дальше, под просевшими обугленными колесами, она увидела что-то круглое и закопченное.

Эта штуковина напоминала бидон вроде тех, в которые доярки на колхозной ферме молоко разливают, а потом возчик Федот на своей хромой кобыле возит.

Но не бидон привлек внимание бабы Нюры. Разобрав наконец, что находится в кабине, она охнула и снова перекрестилась.

Повернувшись набок, словно глядя в глаза старухи, на нее скалился череп с пустыми глазницами, такой же обгорелый и закопченный, как то, что раньше называлось автомобилем.

Рядом с черепом лежала груда костей, сильно обгоревших, но еще сохранявших форму человеческого скелета. Рука была вытянута в сторону, тонкие косточки сжимали монтировку.

Подхватив свое лукошко, баба Нюра кинулась назад.

– Ой, батюшки-светы, что ж это творится? Надо бы в деревню поскорей вернуться, бригадира найти.

Константин проснулся оттого, что яркие лучи солнца били прямо в лицо. С трудом продрав глаза, он приподнялся на кровати и огляделся. В квартире стояла непривычная тишина.

Обычно из комнаты Игната доносился шум работающего телевизора. Сейчас лишь откуда-то издалека доносились детские крики.

– Витька, пасуй мне, пасуй!

На спортивной площадке за домом пацаны играли в футбол.

«Эх, – подумал Константин, – сейчас бы встряхнуться, сбросить годков десять и погонять мячик».

Подумав о пользе спорта для здоровья, Константин тут же потянулся к небольшому журнальному столику, стоявшему возле кровати, сгреб с него пачку «Кэмела», зажигалку и закурил.

Шлепая босыми ногами по паркетному полу, он прошел на кухню и принялся варить себе кофе. «Надо сделать покрепче, чтобы мозги прочистить, – думал он. – По-моему, я так и не проспался».

Состояние и на самом деле было мутное, словно с похмелья.

Нет, пожалуй, полегче. Затягиваясь крепким «Кэмелом» и отхлебывая черный, как ночное небо, кофе, Константин уселся за стол. Надо собраться с мыслями.

«Итак, – думал Константин, – подведем итог вчерашнего дня. Нет, суток. С самого утра влип в какую-то идиотскую историю. Труп на дороге. Гаишник этот ненормальный. Бешеный грузовик… Зачем мне все это надо? Ну ладно бы еще кому-нибудь нормальному помогал, или, как выражались на зоне, порядочному человеку, а то ведь ментяра обыкновенный, да к тому же псих. Ну да, – он скривил губы в скептической усмешке, – а сам-то я нормальный после всего этого? „Волгарь“ разбил. Ладно, черт с ними, с деньгами. Как говорил Карлсон, который живет на крыше, дело житейское. Машину новую купим. Хотя… Интересно, куда ее утащили?»

Сделав из чашки несколько глотков, он рассеянно помешивал ложечкой густой черный напиток.

«Будете свидетелем по делу об убийстве сотрудника милиции, – вспомнил он слова, услышанные накануне, и снова усмехнулся. – Хорошо хоть не обвиняемым».

Константин потрогал царапину на лбу. Уже начинает пощипывать, значит, заживает.

Неожиданно раздался длинный настойчивый звонок в дверь.

– Кого там черти несут, – пробурчал Константин, поднимаясь из-за стола.

Звонок повторился еще и еще раз.

– Иду! – крикнул он еще раз и вполголоса добавил: – Хватит звонить, голова болит.

На пороге стоял, глупо улыбаясь, Олег Терентьев, его давний приятель, еще по секции карате.

– Конечно, – фыркнул Панфилов, – кого же еще можно было ожидать. Это ты, чудак с тринадцатой буквы?

Улыбка тут же сползла с лица Терентьева.

– Ты че ругаешься, Жиган? Я к тебе как к дружбану, а ты меня на порог не пускаешь.

– Проходи.

Константин пропустил вперед Терентия, запер за ним дверь.