Александр Терентьев - Миссия «Двойник»

– Послать-то группу не проблема… А вот куда? Немцы-то в листовках вряд ли точный адрес дадут, – резонно заметил Васильев.

– Не дадут. Но есть люди, работают. В ближайшие дни должно поступить сообщение от надежной агентуры. С той стороны… Так, – Горобец ткнул окурком в переполненную пепельницу и закончил: – Сейчас обед, а потом пришли ко мне группу татарина нашего! Да… и личные дела мне на стол!

Перед столом старшего майора по стойке смирно замерли четверо. Вроде бы и самые обычные солдаты, не самой богатырской внешности, в простой красноармейской форме – разве что без знаков различия. Да вот еще на левом фланге крохотного строя стоял не бравый молодец, а… молодица – довольно симпатичная светловолосая девушка. Четверка, как и положено, «ела глазами» начальство, а начальство неторопливо листало личные дела прибывших бойцов, подшитые в картонные папки с массой грозных надписей и штемпелей, напоминающих о секретности. Пауза явно затягивалась, стоять истуканами было скучновато, и второй справа боец – типичный славянин с простецким лицом «без особых примет», жилистый и, вероятно, верткий в драке – потихонечку ослабил стойку и осторожненько вытягивал шею, пытаясь хотя бы краешком глаза увидеть кусочек «досье».

– Пахомов, ты себе шею свернешь и зрение испортишь, – не отрывая взгляда от бумаг, произнес Горобец. – Команды «вольно» вроде бы не было… Разболтались они у тебя, Бикбаев.

Бикбаев, командир группы, флегматичный татарин лет тридцати пяти, на потомка грозных воинов степей был совершенно не похож, скорее на хозяйственного и справного вологодского мужичка, которому все едино: хоть избы рубить, хоть головы супостатам, главное, чтобы дело было настоящее, «мущинское», – и сделано оно должно быть на совесть.

Бикбаев ощутимо ткнул Пахомова острым локтем под ребра, тот как-то слишком уж смиренно вздохнул и вновь замер с постным видом, подозрительно напоминая какого-нибудь пройдоху-монаха, изо всех сил изображающего несуществующие добродетели.

– Пахомов, – майор наконец поднял взгляд от бумаг и насмешливо взглянул на бойца, – а правда, что бойцы тебя между собой Попом кличут? Вроде священнослужителей у тебя в роду нет… Да вольно, вольно!

– А там и про это есть, товарищ старший майор госбезопасности?

– Там про все есть… Так все-таки? И можешь покороче – «товарищ майор». Не на плацу…

– Так это, наверное, из-за песни. Я как выпью маленько, так песню про попа Пахома пою.

– Что за песня? Что-то я такой не слыхивал…

– Она… матерная сильно, товарищ майор, – Пахомов покосился на опустившую взгляд девушку. – А еще у меня присказка такая есть – «поп-сирота»… Дурацкая.

– Так, – Горобец снова заглянул в бумаги, – к Белогорцевой и Титаренко у меня вопросов нет. А вот что еще ты мне скажи, товарищ Алексей Пахомов… Тут расписано, как ты в Финскую кампанию в одиночку героически вырезал целый артиллерийский расчет финнов, ну и еще куча подвигов, а представили тебя почему-то не к Звезде Героя, не к Красному Знамени, а только к Красной Звезде. Почему? Да, кстати, а как ты их так резал?

– Ножом, – пожал плечами Пахомов, как-то сразу поскучневший.

– Они что, спали?

– Нет, зачем же… Бегали, стреляли.

– Тогда как?!

– А я их быстро резал, – взгляд стал чистым, почти как у непорочной инокини, и в голосе слышались скромность невероятная и смирение.

– А потому тебе Героя не дали, что тебя с той же батареи финской чуть живого товарищи приволокли! – загремел майор. – И не от ран умирающего, а мертвецки пьяного! И уши ты тогда чуть напрочь не отморозил!

– Одно.

– Что «одно»?!

– Ухо, товарищ майор.

Грозный начальник вдруг широко улыбнулся, достал из коробки папиросу, закурил и, выпуская к потолку клуб душистого дыма, укоризненно покачал головой.

– Вот никакого у тебя почтения и страха перед начальством, а перед тобой, по-армейски если, генерал-майор сидит. А вот тебе, видно, выше армейского лейтенанта никогда не бывать… Ладно… А пригласил я вас, господа, чтобы сообщить пренеприятное известие… Белогорцева, откуда слова?

– «Ревизор» товарища Гоголя, товарищ старший майор!

– Вот, Васильев, она – знает… – Горобец тяжело вздохнул и враз посерьезнел. – Предстоит задание… В тылу врага, понятное дело. Язык вы все знаете. Задание важное, и, не буду скрывать, опасность там большая. Невероятная, можно сказать. Шансы есть, но… В общем, кто чувствует неуверенность, ну там, болезнь какая или просто сомнения, – шаг вперед. Дело добровольное…

Четверка как-то враз подобралась, с лиц испарилась минутная легкая расслабленность, и все вновь замерли по стойке смирно. В кабинете повисла чуть напряженная тишина, затем Горобец прихлопнул крепкой ладонью по столу и удовлетворенно подытожил:

– Ну что ж, иного я и не ожидал… Лейтенант, ведите группу, готовьтесь. Свободны!

…Когда в коридоре затихли шаги бикбаевской четверки, Горобец устало поднялся и подошел к окну. Думая о чем-то своем, пару минут рассматривал пожелтевшую березку, тихо грустившую во дворе, затем неожиданно спросил:

– Васильев, а тебе девочку не жалко?

– В смысле? Простите, не понял…

– Да все ты понял! Вся база знает, что у вас с ней роман – это если по-культурному. А если попросту, то спишь ты с ней… А ведь в группу ты ее включил! Так не жалко девку, нет?

– Я, товарищ старший майор, всякие шуры-муры с делами не путаю, – холодно ответил сержант, собирая со стола папки с личными делами. – Девкой она станет, когда мы немца разобьем, а пока она боец Красной армии – и боец отличный. Она лучшая наша связистка, да и на той стороне вполне могут сложиться ситуации, когда женщина может очень даже пригодиться, – например, часовой на любом объекте в мужика без раздумий стрелять начнет, а красивую девушку охотно подпустит…

– Ну что ж, резонно… Только неправильно это. Мы с тобой в теплых кабинетах чаи будем гонять, а она в тыл к немцам полетит… Неправильно.

– Николай Тарасович, как-то даже не ожидал от вас… Если все генералы в окопы кинутся и геройски погибнут – лучше будет? Каждый делает свое дело, товарищ генерал-майор…

Восточная Пруссия. Лагерь для военнопленных

в районе Просткена

Казенные кабинеты, наверное, в любой стране выглядят примерно одинаково: те же столы, стулья, лампы и письменные приборы, обязательная громада угловатого железного монстра, именуемого красивым словом «сейф». Разве только портреты на стенах разные – в этом, например, висел большой портрет «рейхсканцлера и великого фюрера германской нации» А. Гитлера. Фюрер был величествен и мрачен, словно решительно не одобрял происходящее в этом зарешеченном кабинете, – вместо того чтобы безжалостно уничтожить какого-то там нацмена-унтерменша, с ним беседовали.