Сергей Юров - Убийство в имении Отрада

– А вот и первые гости, – cказал штабс-ротмистр, взяв у слуги трость и саквояж. – И где же будут мои апартаменты, сестра? Как всегда, в барском флигеле?

– Нет, нет, братец, – спохватилась Извольская, взяв его за руку. – Попрошу в мезонин. Одних гостей расселю в нем, других – в северном флигеле.

– Ремонт, что ли, в барском флигеле? И, помню, в северном флигеле была ковровая.

Извольская вздохнула и, поправив прическу, объяснила:

– В барском флигеле пришлось склад устроить, а коверщиц переместили в пристройку за домом… Тут у нас такое… хм-м… дело случилось… Собиралась написать тебе обо всем, да все недосуг… Расскажу, братец, после. Тут двумя словами не отделаешься… Терентий, отведи барина в мезонин и отопри его комнату.

ГЛАВА 3

Хитрово-Квашнину отвели комнату с окном, обращенным на часть заднего двора с конюшней, псарней и каретным сараем. Бросив саквояж на кровать, застеленную светло-зеленым атласным одеялом, он посмотрел в оконное стекло: cлева виднелись высокие деревья парка, справа – садовые вишни, яблони и сливы. На дворе доезжачий что-то втолковывал сыну борзятника. Псарь сидел на колоде и равнодушно посматривал на возню собак. Прислонившись к воротам конюшни и залихватски заломив картуз, Прохор заигрывал с хорошенькой дворовой девушкой, несшей с ледника на плече большую бутыль.

Штабс-ротмистр прошелся по комнате, пахнущей лавандой и свежевыстиранным бельем. Приятный запах оживил воспоминания детства, связанные с покойной матерью. Каждый вечер, после того, когда он забирался в чистую постель, она приходила в детскую, чтобы прочитать ему какую-нибудь интересную сказку, и, засыпая, чувствовал на своем лбу нежный поцелуй. Взглянув мельком на портреты Кутузова и Барклая де Толли в декорированных рамах, он наклонился над тазом и ополоснулся водой из кувшина. Затем привел в порядок короткой расческой волосы, бакенбарды и усы. Закрыв дверь на ключ, спустился по лестнице в длинный коридор, разделявший парадную и повседневную анфилады дома.

Встречать прибывших дам решили в гостиной, расположенной рядом с парадным залом и обставленной мебелью из черного лакированного дерева. Это была светлая комната с большим количеством бра, жирандолей, канделябров и торшеров. По углам в кадках стояли фикусы, араукария и другие комнатные деревца.

Хозяин успел одеться в полковничий мундир конной артиллерии темно-зеленого цвета с воротником-стоечкой и разрезанными обшлагами. Белые облегающие панталоны выгодно подчеркивали его крепкие и мускулистые ноги. Он напомадился и вспрыснулся духами. Елена Пантелеевна, Аглая с Анастасией и Анфия Филимоновна нарядились еще с утра и выглядели безупречно.

Первой из подпоручиц в гостиную впорхнула Щеглова, за ней последовала Доможирова, последней вошла Матякина, приятного вида дама с большими голубыми глазами. Первая и вторая привезли с собой взрослых дочерей. Комнату с зеркалами в простенках между окнами наполнили шелест платьев из камлота и головокружительный аромат тонких духов. Заметив штабс-ротмистра, вдовы округлили глаза от приятного сюрприза, но не проронили ни слова. Как и подобает в таких случаях, каждая из них подала ручку хозяину и, запечатлев на его щеке поцелуй, нежно расцеловалась с именинницей с вручением подарков. И только после этого они дали, наконец, волю чувствам, протягивая руки к губам Хитрово-Квашнина и целуя его в щеку:

– Евстигней Харитонович!.. Какая приятная неожиданность!.. Когда же вы прибыли в наши палестины?

Поцеловав ручки юных барышень, штабс-ротмистр, обратившись к подпоручицам, рассказал им тоже, что поведал хозяевам на пороге дома. В это время в гостиную слуги внесли подносы с легкой закуской – свежей икрой, копченой рыбой, сыром, печеньем. Подали также бокалы с легким вином и сладкими ликерами. Стройная и белокурая Матякина, на шее которой блистало бриллиантовое ожерелье, предпочла общество Андрея Васильевича и Елены Пантелеевны, а Щеглова и Доможирова со чады как встали подле штабс-ротмистра, так больше от него не отходили.

Щеглова была худа, остроноса, голос имела тонкий, переходивший в минуты волнения в нечто похожее на детский плач. Когда она нервничала, окружающие нередко в недоумении оборачивались, ища глазами девочку-подростка. Доможирова, напротив, отличалась внушительными формами и низким голосом с хрипотцой. Часто казалось, что вместо нее речь держит основательно прокуренный мужчина.

– Евстигней Харитонович, мы так рады вас видеть! – Доможирова уставила на Хитрово-Квашнина зеленые, несколько навыкате, глаза, расправляясь с куском копченой рыбы. – Дайте слово, что никуда больше отсюда не уедете. Что ж это такое, жить вдали от малой родины, не видя друзей?!

– Ираида Гурьевна, cпешу вас утешить: я вернулся навсегда… Ваша правда, всюду хорошо, а дома лучше.

– Прекрасно! – пробасила толстушка, высматривая, что бы еще положить в рот. – Как освоитесь в Харитоновке, зовите нас в гости. Мы непременно должны побывать у вас. Ведь так, Клепочка?

Тощая дворянка пригубила вино и закивала головой, игриво заглядывая в глаза штабс-ротмистру.

– Вы нас пригласите?.. Отвечайте же!

– Как можно отказать таким красавицам! – улыбнулся Хитрово-Квашнин. – Приглашу!.. Дайте только отстроить новый дом. Управляющий, бестия, за шесть лет так запустил родовое гнездо, что просто беда! Принимать гостей в нем решительно невозможно.

– Пожурили его?

– Какое пожурил?.. Вышвырнул паршивца вон из имения!

Тем временем экипажи гостей один за другим прибывали в усадьбу. Приехали Нестеровы, причем, хранительница очага в коляске, а глава семьи верхом на необыкновенно красивом жеребце. Через некоторое время пожаловали Бершовы и Зацепины, за ними Измайловы и Петины. Последних возглавлял Игнатий Леонидович, старик лет семидесяти пяти с седой головой, слезящимися глазами и бородавкой на кончике носа. Ни на кого не глядя, он сразу засеменил к матери Извольского.

– Добрый день, Анфия Филимоновна! – прошамкал он радостно, целуя ей ручку. – Как поживаете?

– Ничего, живу себе помаленьку. А вы не хвораете?

– Как?

– Не больны, говорю.

– Нет, Бог миловал. Вот прибыл к вам на торжество.

– Милости просим!

– Чего-с?

– Добро пожаловать, Игнатий Леонидыч! – почти выкрикнула старушка и добавила тише: – Вот ведь глухмень, прости Господи!

Вскоре в гостиной стало тесно и шумно. Подпоручицы, пробуя разные закуски, стали просвещать Хитрово-Квашнина относительно вспыхнувших неурядиц между некоторыми гостями. Так, выяснилось, что титулярный советник Нестеров обиделся на коллежского асессора Бершова за слишком едкий стих о его амурных похождениях, который быстро распространился среди местного дворянства. Он не остался в долгу и в отместку регулярно шлет своих крестьян в бершовские владения на рубку леса. Чета Петиных дулась на семейную пару Зацепиных за то, что сын последних подавал надежды соединиться узами брака с их дочерью, но вдруг переменился и стал ухаживать за другой. Чтобы поквитаться за обиду, они взялись оспаривать у Зацепиных березовую рощу и косить сено в пустоши, которая давно уже всеми считалась зацепинской. Поручик Потулов невзлюбил Измайлова за непростительную, на его взгляд, оплошность: на одной совместной охоте подполковник имел неосторожность подстрелить его лучшую легавую. Измайлов же негодовал на поручика за то, что тот прилюдно обозвал его остолопом и дурьей башкой. Корнеты на прошлогоднем балу в Петродаре не поделили златокудрую дочь председателя Тамбовской гражданской палаты. Праздник закончился, девица упорхнула восвояси, а молодые и горячие люди с тех пор и не в ладах. Их отношения испортились еще больше, когда не так давно оба приударили за миловидной дочкой подпоручицы Щегловой. Юная особа, как на грех, не торопилась с выбором, и это лишь усугубляло ситуацию.