Георгий Петрович - Шустрики и мямлики

Хороший год для Паши уходил со двора. Именно в тот год генсек, до глубины души потрясённый нехорошим поведением товарищей по партии, запятнавших и без того обкаканный мундир неуёмным воровством и беспредельным мздоимством, инициировал, в сущности, расстрел директора Елисеевского гастронома, так сказать, «для острастки». И воспринял чуткий на негласные приказы под названием: «есть мнение» Паша решение суда неправедного как руководство к действию, потому что знал не понаслышке, что не было ни одной семьи из кремлевского окружения вождя, хотя бы раз не воспользовавшегося задним входом в знаменитый магазин деликатесов. И никто не вступился за честного по сравнению с ними директора. Ни слова сострадания не услышал приговоренный к высшей мере наказания за хищение социалистической собственности в особо крупных размерах фронтовик, награжденный за храбрость звездой Героя Советского Союза. Так и принял смерть под аккомпанемент голосов, выражающих всеобщее одобрение.

«Ну, всё! Пошло, поехало! – резюмировал тогда Паша. – Главное намёк дать! Главную линию определить. А уж исполнители у нас найдутся, услужливых-то у нас пруд пруди. Сейчас полетят головы, и будут приговоры судов абсолютно неадекватны тяжести совершенного преступления. Ну и начнут моментально приспосабливаться к новым условиям, то есть делать то же самое, только втихаря. Это очень хорошо! У всех будут задницы замараны, а чем больше замараны, тем больше нам задницы будут лизать. Тут нам, стражам порядка явный профит. Главное, сейчас в хвосте не остаться и себя как-то проявить».

О том, что за нелегальный ввоз из-за бугра журнала «Плейбой», человек навсегда становился невыездным, знали все, но о том, что в то же время у большинства секретарей обкомов, райкомов и даже у многих директоров совхозов существовали так называемые комнаты отдыха, где слуги народа и крупные хозяйственники развлекались с симпатичными секретаршами на казённых диванах, обитых гигиенически удобной кожей, знали немногие. Паша знал. Его сексоты, особенно из числа лиц, одаренных ироническим складом ума, были поражены не столько вышеуказанным сервисом, как-то: набитый жратвой и дармовой выпивкой холодильник, приглушенный свет, создающий интим музон, – как тем обстоятельством, что вход в комнату отдыха, был искусно закамуфлирован громадной книжной полкой, от пола до потолка, заставленной трудами вождей мирового пролетариата. Наибольшее число толстенных томов принадлежало перу неутомимого борца за равноправие трудящихся Владимиру Ульянову (Ленину). А ещё рассказывали Пашины агенты, что в местном обкоме партии имелся в то время очень уютный кинозальчик, где истекающие похотливой слюной лояльные члены партии просматривали фильмы с клубничкой, после чего выносили решение о нецелесообразности проката безнравственной продукции, во избежание растления граждан, воспитанных в духе высокой коммунистической морали. Ну, как тут себя не проявить? Непременно участие в процессе изобразить надобно. И Паша изобразил. За попытку снять убогий, трехминутный любительский порнофильм Павел Георгиевич упрятал за решетку аж восемнадцать студентов областного ВУЗа. Один из них даже пытался послание в стихах из неволи переправить, только попало оно не на свободу, а к Паше на стол. Там были такие строки:

«Ну, чистый Чаадаев», – восхитился Паша и спрятал поэму на всякий случай в сейф.

Следователь областной прокуратуры, с интересом рассматривающий фотографию с очень недурными голенькими студенточками, в прошлом был тоже мент. Он, может быть, и до пенсии проработал бы участковым милиционером в немецкой деревне, если бы не болезнь. Проклятая, ненавистная, отравившая существование, ранняя эякуляция, настолько ранняя, что после «того» приходили на ум услышанные от какой-то бойкой на язык бабенки слова: «Эх, ты! Нёс, нёс и не донёс!»

Он вообще был в этом вопросе крайне застенчив и нерешителен, хотя внешне производил впечатление человека нахального и очень здорового во всех отношениях. Короче, подтверждался тезис о том, что внешность бывает обманчива: казался здоровым – оказался больным в сексуальной области, вел себя нахраписто, а на самом деле был трусоват, производил впечатление человека глупого, на самом деле таковым не являясь. Вернее сказать: был глуповат, но быстро стал умнеть потому, что постигшее его несчастье стало каким-то образом стимулировать умственный процесс.

До поражения на постельном фронте Паша делал зарядку, обливался холодной водой, таскал гири, накачивал мышцы, и вдруг возник вопрос: «А для чего я это делаю?»

И допёр своим умом мент участковый, Зигмунда Фрейда не читая, что в основе всех поступков лежит сексуальное влечение. Но влечение должно заканчиваться удовлетворением, а о каком удовлетворении может идти речь при катастрофически раннем извержении? А ещё догадался хитрожопый деревенский мужичок, американского философа Джона Дьюи не читая, что главным стремлением, присущим человеческой природе, является желание быть значительным, а, потерпев фиаско в любви, о каком ощущении собственной значимости можно говорить? В общем: крах, капут, кранты, амбец и катастрофа! Зачем стараться понравиться женщине, если знаешь наверняка, что не только удовлетворить, но даже войти в неё полноценно не успеешь?

Догадывался Пашка, что позорище это может происходить со страху, от неуверенности в собственных силах, от ожидания неудачи. Нет! Он совсем не был глуп! И пусть он не смог точно сформулировать диагноз: «невроз ожидания», но в принципе он был не далек от истины, и поэтому решил напоить партнершу до бесчувствия, чтобы она ничего и сообразить-то не смогла, ничего бы не запомнила, а главное, чтобы не смогла оценить его как мужика и в случае неудачи не стала бы позорить его на всю деревню.

Накачал Паша одну телятницу до потери сознания, но и в этом случае не успел снять со спящей трусики, как всё окончилось, не начавшись. Тогда он решил напиться сам, чтобы как-то уменьшить страх перед любовным поединком. Вскоре случай представился. Пришел как-то к приятелю, а у него в постели брюнетка с такими обольстительными формами, что от одного её вида, чуть не случилось у Паши извержение. Сбегал он в магазин, принес пару бутылок «Столичной», и друг так кстати куда-то заспешил, засобирался, подмигнул заговорчески: «Давай, мол, не дрейфь!» и слинял по своим неотложным делам. Врезал Паша пару стаканов для храбрости, и дама, не вставая с постели, стопарик приняла. Подошел к ней, задыхаясь от волнения, разделся, прикоснулся к тёмному треугольничку жёстких, курчавых волос в паху и с ужасом почувствовал, что не в силах остановить неумолимо приближающиеся, конвульсии. Красавица просушила пышные бедра простыней и иронично так: «И всё, что ли?»