Георгий Петрович - Шустрики и мямлики

«Ты чё это тут, мент поганый, пристраиваешься? Да я – Племянникова мара! Чиркну ему маляву, он тебе за щеку в твоем кабинете при сотрудниках даст! Ты понял меня, козёл?»

Козёл всё понял, так как знал, что бандит по кличке Племянник действительно умён, мстителен, неуловим и опасен. Вернее сказать, не «неуловим», а скорее – не наказуем потому, что дважды был арестован и дважды был отпущен на свободу с формулировкой: «за недоказанностью преступления». Последний раз обвинение развалилось прямо в зале судебного разбирательства потому, что один свидетель отказался от данных им ранее показаний, заявив, что он вынужден был оговорить законопослушного гражданина, так как следователь применял по отношению к нему недозволенные методы воздействия, другой же, самый важный свидетель, вообще осмелился не явиться в зал судебного разбирательства, несмотря на то, что был официально приглашен.

– Повестку свидетелю вручали? – поинтересовался председательствующий.

– Вручали, – подтвердила секретарь.

– Он расписался в получении?

– Да, – ответили судье, и подпись на документе показали.

– Ну, так возьмите двух сотрудников, – кипятился судья, – и привезите его в наручниках. Там же чёрным по белому написано, что при отказе явиться без уважительных причин будет доставлен под конвоем.

Ох, напрасно, а главное, несправедливо гневался народный судья, ибо при всём желании не мог свидетель дать показаний, ведь под наркозом не говорят. Подрезан был в собственном подъезде именно тогда, когда торопился в зал судебного заседания для дачи сенсационных, разоблачающих гангстера показаний. А когда очухался на операционном столе, пришёл в себя; так обрадовался, правдолюб, что жив, остался, что начисто позабыл про то, о чём судье поведать хотел. Да он что? Сумасшедший, что ли, на хорошего человека понапраслину возводить? Ну, а поскольку время, необходимое для расследования дела, отпущенное законом, давно истекло, вынужден был судья отпустить, накачанного, как Шварценегер, бандита на свободу прямо из зала суда.

Паша решил прекратить на какое-то время свои криминально-эротические упражнения, чтобы направить все усилия на нейтрализацию угрозы, исходившей, от не пожелавшей склониться бандерши. Жаловаться она в вышестоящие инстанции не будет, а если и осмелится – то безрезультатно, но записку, или, как она выразилась, «маляву» передать на волю сможет без труда, и воспрепятствовать этому Паша не сможет при всём желании. В тюрьме полно вольников, имеющих свободный выход в город, да и штатные охранники в большинстве своём продажны, что и неудивительно при их уровне зарплаты. Сплошные иуды, что уж тут греха таить. И Паша, свято соблюдавший главный принцип железного Феликса: «Если вы ещё на свободе, то это не ваша заслуга, а наша недоработка», решил потенциального врага доработать. Неделю вёл наружное наблюдение за домом бандита и за всеми его передвижениями. Установил, что Племянник жил один, ужинал всегда в ресторане «Кама», откуда направлялся к одной из его многочисленных «мар», где и оставался, как правило, до утра.

Закончив шпионскую деятельность и обобщив имеющиеся сведения, Паша приказал привести на допрос задержанного накануне цыгана. Даже сам Паша, спроси его, чем же отличается задержание от ареста, не смог бы вразумительно объяснить разницу между такими понятиями, как задержание и арест. Промямлил бы, конечно, что мол, юридически, арест – это когда с санкцией прокурора, а задержание – это, вроде бы и без, но сам-то он знал, что фактически разницы никакой нет, и что главное удовольствие в этом деянии – это то, что он имел право надеть наручники на любого подозреваемого. Ровно на три дня мог задержать и в течение этого времени мог самолично казнить и миловать на вполне законных основаниях.

Три дня – это много или мало? На свободе вроде бы и немного, а вот за решеткой…

Знал Паша мудрозадый, что брось он хорошенькую продавщицу, якобы заподозренную в хищении народных средств в переполненную камеру предварительного заключения, где она должна будет спать на голых досках вповалку с убийцами, проститутками, вшивыми и туберкулезными бродяжками, где нужду должна будет справлять в вонючую парашу, позорно кажилясь и карячась с крышкой в руках от трехведерного бачка, на глазах у непочтенной публики, так не только трех дней, а трех часов хватит для того, чтобы растратчица эта была на всё согласная, только бы вырваться из этого кошмара, только бы изменил Паша меру пресечения на подписку о невыезде. Многие понаделали глупостей, себя и других оговорили, испытав шок от увиденного, полагая, что всё время нужно будет пребывать в этом ужасе, не подозревая, что уже в следственном изоляторе есть какие-никакие, а всё-таки отдельные нары с матрацами и что параш там нет, но есть «светланка» – унитаз, хоть и без дверей, но с небольшим ограждением, где, присев, можно хоть на мгновение исчезнуть из поля зрения окружающих и где существовать в принципе можно, если, конечно, арестован за действительно, совершенное преступление. В КПЗ же жить нельзя! Так, по крайней мере, считали многие, заключенные под стражу новички, впервые оказавшись за решеткой. И чем образованнее и деликатнее была арестованная, тем страшней был эффект от увиденного. Всё это наблюдательный Паша давно просёк и работал с интеллигентными дамочками с особым удовольствием. Знал сотрудник прокуратуры, что грамотная женщина, наблюдая кровавые плевки рядом спящей бомжихи, моментально вычисляла, что у соседки по камере туберкулёз, а следовательно, и она может заразиться, более того, образованная дамочка могла справедливо полагать, что шансов поймать заразу гораздо больше, чем остаться здоровой. А, кроме того, мало-мальски информированные, слышали, конечно, о существовании тюремных штаммов палочки Коха, абсолютно резистентных к любым антибиотикам и, следовательно, идя дальше в своих рассуждениях, с ужасом сознавали задержанные дамы, что они ещё до судебного разбирательства, косвенно уже приговорены к смерти, если, конечно, слово «косвенно» можно применить в данном случае. Как тут не испугаться, не упасть духом, не впасть в отчаяние, как при таком положении дел не сломаться, устоять и не «склониться?»

И Паша борзел и пел осанну нашему родному правосудию, дающему ему право брать любого под стражу, якобы по подозрению в совершенном преступлении и в интересах следствия держать его в течение этих трёх заветных суток за решткой и, отпустив потом, в случае отсутствия доказательств вины даже не извиниться за причиненное беспокойство. И больше всего забавляло Пашу то обстоятельство, что вместо возмущения по поводу незаконного ареста многие, да что там многие, почти все испытывали в душе нечто вроде чувства благодарности к умному следователю, который всё-таки разобрался и отпустил их с миром. А ещё использовал Паша эти благодатные, отпущенные ему законом для абсолютного беззакония дни вот в каких целях. Он ковал себе кадры осведомителей. Арестовал, скажем, воришку с поличным и поставил условие: либо закладываешь подельников, либо идёшь на четвертый день к прокурору за санкцией о дальнейшем пребывании под стражей, и тогда даже сам Паша не сможет помочь при всем желании, ибо делу будет дан ход, оно будет пронумеровано и взято под контроль. Завертятся тогда колесики машины правосудия и можно смело вычеркивать несколько лет из и без того короткой блатной жизни. И недостатка в помощниках не было, правда, и здесь имел Паша интересное наблюдение: чем авторитетней в уголовной среде был арестованный, тем труднее было его завербовать. Воры в законе не подписывались на это дело никогда.