Чингиз Абдуллаев - Трибунал над Валенсией

– Вот ты всегда так – не веришь в мои лучшие чувства, – заметил Тигран.

– Хватит, – остановил его Олег, – это глупо. Если мы начнем вспоминать свои школьные приключения и сломанные крылья бабочек, то вся эта затея изначально никому не интересна. Не хотите говорить откровенно, так и скажите.

Было заметно, что он привык руководить.

– Господин Базуров в своем репертуаре, – весело заметил Тигран. – А почему ты решил, что я шучу? Может, смерть бабочки – это вселенская трагедия, а тот поцелуй в школе – мое самое приятное воспоминание?

– Олег прав, – вмешалась Нина, почему ты все время шутишь, Тигран? Если не хочешь серьезно разговаривать, нечего было вспоминать про этот трибунал.

– Вот именно, – поддержала ее Алла, – Тигран все старается превратить в смешное.

– Ну вот, на меня напали сразу все женщины, – поднял обе руки Тигран. – Хорошо хоть Лена молчит, иначе не знаю, что бы я делал. Спасибо тебе, Лена, за поддержку.

– На здоровье, – усмехнулась она. – Я ждала, что ты расскажешь о своих грехах, потому и молчу. А свои заслуги ты все равно нам распишешь лучше всех.

– И ты, Брут… – вновь не удержался от улыбки Тигран. – Все против меня.

– Давайте я начну, – неожиданно предложил Вадим.

Снова наступило молчание. Официанты принесли очередные блюда, разлили всем вино. И лишь когда они удалились, Аркадий спросил у Вадима:

– Ты хочешь начать первым?

– Хочу, – подтвердил тот.

И все поняли, что он намерен говорить серьезно.

– Самый лучший поступок в жизни я совершил во время распределения в институте, – задумчиво произнес Вадим, – на пятом курсе. Тогда еще было распределение и мы ждали в коридоре, когда нас позовут, чтобы объявить, кого куда направляют. Последний год Советской власти – девяносто первый. Мне тогда было двадцать два. Я, как и все, знал, что первых троих выпускников оставят в Москве для работы на новом полиграфическом комбинате. Это были престижные места, и нам заранее объявили, что туда попадут только трое. И всем было известно, кто именно останется в Москве, получив назначение на этот комбинат, – круглые отличники. А четвертой следом за нами шла Римма Хохрякова. Она сейчас живет в Америке, уехала туда вместе с мужем пять лет назад. А тогда встречалась с одним из наших сокурсников и к распределению была уже на пятом месяце беременности. У нее в дипломе была одна четверка. По истории КПСС. Ей ее поставила строгая дама, старая дева, которая считала появление в аудитории беременной студентки, к тому же незамужней, аморальным поведением. В общем, все знали, что Хохрякова училась даже лучше остальных, но вот так оказалась в списке лишь четвертой.

Тогда мы трое договорились, что откажемся от своих мест на новом комбинате в ее пользу. Но сначала перед комиссией предстал Абрамов и не отказался. Затем пошел Важейкин и тоже подписал предложенное направление. Я был третьим по алфавиту из лучших выпускников того года. И должен признаться, положение у меня было достаточно сложное: у меня болела мама, а на новом комбинате должны были платить хорошую зарплату. И все-таки в последний момент я решил отказаться. Объявил комиссии, что хочу поехать в Тулу на другой полиграфический комбинат. Они меня долго отговаривали. Но я твердо стоял на своем. И Хохрякова попала на мое место…

– Ну и дурак, – не выдержал Тигран, – не нужно было отказываться. Твоя сокурсница давно загорает в Америке, а ты так и не стал настоящим полиграфистом.

– Не стал, – согласился Вадим, – три года я ездил в Тулу, и в конце концов это надоело. К тому времени распался Советский Союз, я ушел в кооператив, который выпускал кожаные куртки, и с тех пор забросил свою профессию. Вот только недавно пришел в нашу фирму, где мы сотрудничаем с Аркадием.

– Сейчас полиграфисты самые богатые люди, – мрачно заметил Олег. – Слушай, а это не тот Важейкин, который возглавляет издательство «Арго»?

– Тот самый. Петя Важейкин, – кивнул, невесело усмехнувшись, Вадим. – Он сейчас известный человек.

– Ну и для чего ты это устроил? – полюбопытствовал Тигран. – Глупый поступок молодого романтика. Она все равно не сделала нормальной карьеры, уехала в Америку, а ты лишился перспективной работы, оставил больную маму, отправился гробить себя в Тулу. Глупо… Ребенок хоть был от тебя?

– Иди ты… – обиделся Вадим.

– Ну она вышла замуж за отца своего ребенка? – поинтересовался Аркадий.

– Нет, – ответил Вадим. – Она вышла замуж совсем за другого человека.

Лена уронила ложку.

– Почему ты никогда мне этого не рассказывал? – потребовала она ответа.

– Не придавал этому значения, – буркнул Вадим, – а сейчас вдруг вспомнил. Тигран слишком часто обзывает меня «полиграфистом». Вот я и вспомнил.

– Опять я виноват, – усмехнулся Тигран.

Дронго обратил внимание, что незнакомец за маленьким столиком тоже прислушивается к разговору соседей. Возможно, этот человек понимал русский язык.

– Это неинтересно, – заявила Алла. – Каждый из вас сейчас начнет расписывать, какой он порядочный и честный, а еще при этом привирать. За честность не судят, и хорошие поступки трибунал не обсуждает. Это неправильно. Давайте сделаем по-другому. Пусть каждый расскажет о самом гадком поступке в своей жизни. Только очень честно. И без глупых шуток. А мы вынесем приговор. Вот это будет логично.

– Верно, – поддержала ее Нина, – только не обманывайте. Пусть Вадим первым и расскажет о самом плохом своем поступке. Если уж начал, пусть продолжает…

– Давай, Вадим, – подзадорил его Тигран. – Мы ждем от такого благородного романтика признания о его моральном падении. Не стесняйся!

Вадим взглянул на него. Поднял бокал вина, залпом его выпил. Помолчал и начал рассказ:

– В девяносто восьмом в нашем кооперативе мы потеряли полмиллиона долларов. И все банки отказались иметь с нами дело. Вы же помните, какая тогда сложилась ситуация. – Он повертел в руках пустой бокал. – Я встретился со знакомым банкиром, и он мне честно сказал, что никто нам не даст ни копейки. Такое было глупое время. Рынок тогда завалили турецким и китайским ширпотребом, который был в десять раз дешевле нашего. В общем, я понял, что дело нужно закрывать. Я ничего не сказал ребятам, моим компаньонам, но потихоньку начал готовиться. Все понемногу распродавал, превращал деньги в доллары – тогда это было надежнее всего. Одним словом, действовал тайком от ребят. И когда в августе девяносто восьмого случился дефолт, я почти ничего не потерял. У меня все деньги находились в долларах, а ребята держали свои счета в рублях. И контракты они заключали в рублях. Верили нашему правительству, которое держало курс шесть рублей за доллар. А я не верил и заключал все свои контракты только в долларах. В сентябре выяснилось, что я единственный из четверых, кто сумел удержаться на плаву. Остальные обанкротились. Один из них выбросился из окна. Я до сих пор виню себя в его смерти…