Станислав Росовецкий - Маньяк районного масштаба

Хамлюга Дрынов вздохнул, перебрал у себя в портфеле бумажки, ещё раз вздохнул, выбирая, и сунул одну из них Евграфу Ивановичу.

– Вот, распишитесь. Подписка о невыезде.

– Сколько угодно. Куда мне ехать? Знаете, сколько месяцев уже не получаю нормальной зарплаты?

– Знаходятся бойцы, что и на своих двоих тикают. Только от нас не укроешься.

Евграф Иванович вспомнил кое-что из услышанного за карточным столом и от дикторов телевидения, но решил не тянуть время. Отпускают сейчас – вот главное! Привычным жестом достал из нагрудного кармана авторучку, снял желтый колпачок, перечитал бумажку. Повернулся к Дрынову:

– Вы уж извините… Может быть, и не мое это дело, но здесь нет печати.

– С содержанием документа ознакомились? Подписывайте.

Поставил свой росчерк, над которым, придумывая и заучивая, так долго трудился на заре туманной юности. И зачем, спрашивается? Милицейские протоколы подписывать? А почему, кстати, не дают на подпись протокол?

– А протокол?

– Не испытывайте мое терпение. Расписались – и на выход!

Теперь Дрынов смотрел на него с выражением, словно у чиновника горисполкома в чёрных сатиновых нарукавниках, если у него попросить справку – и внутри у Евграфа Ивановича начало в точности так же подкручивать и подзуживать, как у стола чиновничьего, но он смолчал – и снова тем же манером, каким привык тушеваться перед всей этой сволочью. И проглотил готовое с языка сорваться: «Если уж подняли с постели, привезли сюда, так должны бы и отвезти назад». От них дождёшься, как же… Да и мысль одна промелькнула, даже и не одна. Во-первых, если его ещё и привезут на ментовской канарейке, так соседей на сей раз уж точно разбудят – даже если до того бог миловал. И ещё: хорошо бы всё-таки узнать, кого они там прятали…

Однако, как промчался Евграф Иванович коридорами отделения, как вырвался на вольный, упоительно свежий предутренний воздух, стало ему безразлично, кто там у них прячется – или, во всяком случае, не настолько любопытно, чтобы самому, по доброй воле, слоняться под отделением, высматривая этого таинственного свидетеля. К тому ж и уверен был Столбов, что узнает о нём и без таких ухищрений. И очень скоро. Не такой у нас городишко, чтобы долго хранить тайны, даже ментовские.

И Евграф Иванович направился домой, а дорожный пеший досуг занял, обдумывая предстоящее внушение Чёмику. С одной стороны, нельзя многого требовать от собачонки размером с ладонь. И Чёмик смертельно боится людей в мундирах – тоже надо принять во внимание. Что они ему сделали, какой подлой штукой напугали – того уж никогда не узнать: Чёмик, конечно, всё, ну почти всё понимает, что ему говоришь, но вот сказать может о вещах только самых примитивных, собачьих… И не сказать, собственно – сообщить. Так что смягчающих обстоятельств достаточно. Однако же и проступок налицо. Оставлять проступок без наказания опасно: если приучил пса лаять на чужих или там не бегать без разрешения на улицу – должен исполнять. Попустишь здесь – опять разболтается. И дисциплина необходима. Что бы там ни говорили, каждый должен помнить о своих обязанностях. Если ты пёс, ты обязан защищать хозяина, который тебя кормит, и принятое под охрану географическое пространство, свою собачью территорию, само собой, тоже. Вот взять хотя бы нас, шкрабов. Переход от проблем Чёмика к нашим не может быть обиден: если все согласны, что живую собственность следует кормить, то наш хозяин, областное правительство, иного мнения. Оно ставит над нами грандиозный эксперимент: сотням учителей сначала пообещало поднять зарплату, а потом почти перестало её платить. Зачем перестало – если в корень смотреть, отбросив всю эту болтовню о банкротстве региональных бюджетов? А посмотреть, что из этого получится. Тогда это типично научный подход, вообще-то удивительный для правительства, во всём ином весьма далёкого от академизма: вся наука построена на любопытстве, и надо сказать, обычно вполне безобидном… А тут выяснилось: ничего не происходит, люди работают и практически без зарплаты, а начальство их ещё больше шпыняет, чтобы выполняли всё новые инструкции – и на редкость идиотские; глупее были, говорят, только в эпоху дурной хрущевской политехнизации средней школы. Быдло мы – как были, так и остались быдлом, волы бессловесные. Слава Богу, теперь он не может и себя расценивать только так, себе-то он вернул хоть частицу самоуважения. Пусть другие пресмыкаются, а он, хоть на старости-то лет, а познал радость бунта! Не в той сфере, правда, где мечталось, да и бунта ли…

Евграф Иванович тихонько прикрывает за собой калитку. Перед ним в предрассветных сумерках сереет асфальтовая дорожка, по ней от крыльца медленно движется чёрный пушистый комок. Это проштрафившийся Чёмик ползёт навстречу хозяину и повелителю.

За окном совсем уж рассвело, отчего я не могу заснуть? Ведь получилась, как было запланировано, а то, ради чего всё и затевалось – роскошно вышло, блистательно, недаром же я чуть сознание не потерял! А почему чуть? По-настоящему ведь, о всякой осторожности забыв, отключился на несколько минут. Блаженных минут, надо признать – ради этого стоило рисковать. И заплатить за такое не жалко. Конечно же, за наслаждение нужно платить. Я готов. Эта бессонница – …нет, она скорее напоминает ночь после вручения диплома, когда я не мог заснуть от счастья. И всё-таки не стоит себя обманывать – слишком разные вещи… Никакого сравнения с первым случаем, лучше бы тот назвать инцидентом: тогда ведь – сущая нелепость, сумасшествие какое-то, безумие. Жалкая, нелепая драка, постыдные судороги… Что за радость там была? Разве что радость мести. Но очевидно, и это уже без всяких сомнений, что я не создан для радости мести. Месть утолена. Как там в Библии? Око за око, зуб за зуб. Ты поступила так со мной, теперь вашего полку убыло. Вас, пошлых, развратных, Крым, Рим и медные трубы прошедших сорокалетних девок, сорокалетних красоток! Сегодня осуществилась вторая половина мести. Ты отняла у меня животное счастье, ты унизила меня, высмеяла, ограбила – я не могу до тебя добраться, да мне и не осмелиться на это, но я уже потихоньку освобождаюсь – и жалкие твои подобия возвращают мне то, что ты отняла у меня. И они не смогут теперь ни с кем так поступить, как ты поступила со мной.

Моя месть справедлива. Это внутренняя моя справедливость, высшая справедливость. И я уже осуществил её, я выполнил на этот раз весь ритуал и больше не стану этого делать. Мне этого не нужно, вовсе не нужно! Я так долго обходился без этого наслаждения, потерплю ещё. А потом поеду в Геройск – ведь выплатит же нам когда-нибудь государство долги! – и куплю себе в секс-шопе настоящую куклу, и она будет в самый пикантный момент мне подмигивать, а потом говорить: «I love you». Мне и в самом деле больше это не нужно. Я решил так для себя – и точка. Воздаяние должно быть соразмерным. Наказание не должно быть несправедливо тяжелым в сравнении с преступлением. Но ведь они попытаются выставить преступником меня! Те самые фарисеи, те самые политиканы! В который уже раз они изменили своим политических убеждениям (если у этого жулья вообще могут быть убеждения), чтобы им не помешали разворовывать страну – и совсем ведь как моя благоверная, та и в замужестве не стеснялась меня грабить, а когда расходились… Нет, уж лучше не вспоминать! Они, эти подонки, сами отбросили и совесть, и мораль, однако они же, моралисты (любопытно, какие теперь – капиталистические или христианские?), захотят меня наказать за это свое преступление. Прокуратура уже зашевелилась, задерживают, допрашивают, наводят справки, требуют алиби. Но их уловки бессильны против человека, не обделенного разумом и предусмотрительного. Ваши же коллеги столько лет учили меня, как жить и работать в условиях, когда законы, постановления и правила нельзя нарушать, но и соблюдать невозможно. Вам я не дамся, нет. Я придумаю такой защитный ход, который вам не позволит ни при какой погоде ко мне подобраться.