Юрий Чуб - Гибель общаги

Он проснулся от странного предчувствия. Повернулся набок и полежал немного в тишине. Посмотрел на тумбочку, где колыхался новый роман Акунина. Взъерошенные сквозняком, шевелились сенсорные страницы. На полу лежала выпавшая закладка – электронный календарик 2025 года.

Илья перевернулся на другой бок. Алина лежала к нему спиной, отбросив назад руку, словно на бегу. Он мягко провел ладонью по ее прохладному плечу.

«Бедная, замерзла». Илья думал ее прикрыть, но для этого пришлось бы выдирать из-под нее одеяло. Не хотелось будить. Он стал осторожно растирать ее кисть, хрящеватые впадинки, округлую подушку ладони.

Задумался об их жизни в общежитии. Об этой противной неустроенности, с которой им приходилось мириться, чтобы быть вместе.

В семейном общежитии мест не было, поэтому им, мужу и жене, пришлось проситься в обычную общагу, стыдливо совать взятку коменданту, мерзейшему плешивому типу по прозвищу «Падлыч». Платить треть своих жалких доходов за это позорное логово с клопами и тараканьём, с обглоданными обоями и обслюнявленной мебелью.

Положим, клопов и тараканов они вывели, шкаф поменяли, обои переклеили. Но куда было деться от этого прогорклого духа коммунальщины, от этой битой плитки на лестнице и в душе?

О, этот общий душ! Скользкие трубы, грязь и плесень под потолком, конкурирующие между собой в черноте и омерзительности. И еще этот непременный дух мочи, пропитавший паркую душевую, ибо какой-нибудь парняга-студиозус из Рязани так и норовил здесь хохотливо облегчиться…

«Да что ж такое», – беспокойно подумал Илья, отняв свою руку от Алининого запястья. Сколько его ни тёр, оно оставалось холодным и каким-то неотзывчивым.

Он в тревоге навис над женой, затормошил. Алина со вздохом (как показалось ему) откинулась навзничь, на подушку осыпались ее перепутанные, завихренные волосы. Посмотрела на него в упор.

– Тебе холодно? Я думал…

Он не договорил. Отпрянул в ужасе и застыл на краешке кровати.

Во взгляде Алины не было ничего. По ее щеке ползла заинтересованная муха.

Несколько минут он сидел в оцепенении.

Поверить в это было невозможно и противоестественно.

Муха, шевеля крылышками, деловито переползла на Алинин подбородок. Широко раскрытые глаза жены даже не покосились на насекомое. Если бы Алина была жива, она немедля смахнула бы противную тварь. Но она ничего не чувствовала. Определенно ничего.

Дрожащей рукой Илья нащупал на стуле свой реферат по французской революции. Замахнулся над мухой. Над Алиной.

Выронил реферат. «Что я делаю?»

Сгорбясь, сидел на полу. Заплаканный, по-детски жалкий, ничего не понимающий.

Сколько времени прошло, он не знал. Исправно мигали точки на электронных часах. Всё с тем же выражением смотрела на него с репродукции девочка с персиками и осклабленно хмурилась с плаката певица-трансвестит Сержося. Стулья и стол пребывали в своих обычных безучастных позах.

За стеной буднично сморкалась в платок соседка-гайморитница. За распахнутым окном глухо шумели машины.

Суббота 5 октября флегматично струилась в привычном покачивании выходного.

Сколько сидел он на полу? Ему казалось, протекли часы.

На самом деле прошло чуть больше сорока минут. На часах мигали бесстрастные 10:07, когда он почувствовал, что дьявольски затекла спина и заледенели ноги.

Илья поднялся с пола. Алина лежала все в той же позе. Сомнений никаких не было и не могло быть.

Илья стал пытаться думать, как это могло произойти. Может быть, она отравилась? Что они вчера ели? Омлет. Ей было лень готовить что-то серьезное, и она быстро сделала омлет с помидорами.

Но он его тоже ел. Чтобы не бегать с грязными тарелками на мойку по длинному, как салон самолёта, коридору, они ели омлет прямо со сковородки, отковыривая вилками пригорелые куски. Пили чай, как всегда.

С трудом сдерживая дрожь, Илья присел на кровать. Над Алиной вились уже две мухи. Илья схватил реферат о Робеспьере и в озверении набросился на них, колотя по мечущимся мразям. Потом отбросил измочаленные листы и заплакал…

«Что с тобой случилось, родная моя?» – всхлипывал он, ужаленный нестерпимой болью. Посмотрел в зеркало, на свое исказившееся лицо.

Его русые волосы растрепались, как пакля. На широком лбу кривились морщины, дрожал подбородок с глубокой выпуклой ямкой. Все его коренастое тело охляло и обессилело. За это утро он словно постарел лет на десять.

На сердце Алина никогда не жаловалась. Да и какое сердце в 22 года? Правда, мерзла. Но это ерунда, вегетососудистая дистония – это несмертельно, с этим можно жить до ста лет.

Он склонился над ней. В горестной тоске захотелось прижаться к ней, обезболить себя ее холодом, словно анестезией. Он откатил одеяло – и охнул.

На ее горле, в ложбинке между ключицами, чернело пятно. Большой синяк размером с большую черешню.

Похоже, в это место чем-то надавили. Со страшным, нечеловеческим усилием.

Кто это сделал? Почему?

Мысли наваливались, оглушали. На часах было 10:23.

В оцепенении он ходил вокруг своей общаги Московского университета гуманитарных проблем и технологий имени Уго Чавеса. Бродил кругами, спотыкаясь. В мистической надежде на сочувствие смотрел вверх – на небо, на деревья.

По листьям буйно, как инфекция, рассеялась желтизна. Болезнь зашла далеко. Некоторые кленовые, осиновые, тополиные желтяки уже отклеивались и отваливались.

Илья думал, как убийца смог попасть в комнату. Дверь была заперта на два оборота. Никаких следов взлома или хотя бы попыток сломать замок не было. Получается, единственный вариант – окно.

Они его на ночь не закрывали. Без притока свежего воздуха у Алины болела голова. Воров они не боялись. Конечно, на третий этаж при желании влезть можно, но что у них воровать? Старый стул? Облезлую тумбочку? Древнюю электроплитку? Убогий холодильник «Саратов» с вмятиной на дверце и вечными ледяными торосами в морозилке?

Нужно бы вызвать полицию, мелькнула мысль. Но Илья поспешно отмел ее. Ясно, что его загребут, не разбираясь. Потом ничего не докажешь. На хорошего адвоката нужны деньги, а где их взять? Его студенческой стипендии и репетиторских грошей едва хватает на пропитание. Мать со своей провинциальной учительской зарплатой концы с концами сводит. Был бы жив отец…