Ирина Калюжнова - Седьмой выстрел киллера Наденьки

Но как могла она оставить Егора ни с чем, да и себя тоже? Это был вопрос, над которым Ваватыч думал и который не мог разрешить. Дождь все усиливался и хлестал в лобовое стекло. Сквозь дождевые струи он видел ее в комнате с широкой тахтой, там впервые они были близки, мог ли он думать тогда, что это и последняя их близость. Последняя? Нет и еще раз нет! Они скоро встретятся и будут вместе, их связывает что-то не поддающееся объяснению. Ваватыч это знал и не сомневался, что она тоже это знает. Потому что просто не могло быть иначе. Эта истина представлялась слишком категоричной и потому вызывала сомнения; эта истина состояла в том, что нет ничего такого, чего бы не могла предвидеть любовь.

Наденька надевала свадебную фату. И хотя в зеркале она выглядела довольно привлекательно, на душе было черным-черно. В замкнутом мирке эмигрантской колонии тоска находила на нее волнами и сменялась короткими периодами эйфории, когда она ощущала себя победительницей. Конечно, если смотреть на вещи объективно, она действительно вышла с честью из труднейшей ситуации. Всего каких-нибудь полтора года назад, когда закрыли школу, где она преподавала английский язык, Наденька пришла устраиваться к Ваватычу секретаршей и от полной безнадеги согласилась на свой первый выстрел. Она не только провела операцию удачно, но и сумела выжить после нее, уничтожив тех, кто должен был ликвидировать ее после выполнения задания. И Ваватыч оценил ее хладнокровие и находчивость. Она стала его секретарем-референтом, а также киллером, причем хорошим киллером, выполнявшим все задания четко и профессионально. Но между ней и Ваватычем была еще и любовь, любовь странная, вначале удивлявшая ее саму, но это была именно та любовь, которая сильна, как смерть. Поняв, что круг замыкается и петля начинает стягиваться вокруг неё, Наденька сумела разорвать сети и уехать за границу вместе с Егором, ее поступок не противоречил любви. Они оба должны были жить, жить друг для друга и не дать тем, кому они служили, уничтожить себя, как баранов. Они еще; встретятся обязательно и будут вместе, она это твердо знала, и ее предстоящая свадьба не имела к этому никакого отношения.

Теперь Егор в парадном жениховском костюме, который ему не шел, появился в дверях и смотрел на нее из зеркала. Она улыбнулась ему через силу, стараясь, чтоб он не заметил ее отчаяния. Он не виноват, что у нее хандра и перепады настроения, не виноват, что подготовка к свадьбе действует на нее угнетающе. За время их совместной жизни он показал себя милым, предупредительным и ненавязчивым. И это было хорошо само по себе. Да и разумно ли требовать большего?

С того времени, как она впервые увидела его, он почти не переменился, полная смена обстановки не оказала на него никакого воздействия. Тогда, конечно, он был плохо одет, а сейчас может себе позволить хорошие вещи. Но Егор никогда не интересовался барахлом, да он и не из тех, кого одежда меняет, он личность, этого у него не отнимешь. Собственно, она сразу поняла это, как только его увидела. Он пришел в «Анонс», где она была секретаршей, в надежде как-то реализовать свое изобретение, потому что в рекламе фирмы указывались и посреднические услуги. Она сразу поверила в его ветроэлектроустановку и взялась ему помочь, хотя была по складу ума гуманитарием и не видела разницы между ветродвигателем и синхрофазотроном. Было в Егоре то, что заставило Наденьку принять в нем участие, и ее действия оказались правильными. Фирма «Анонс» нашла покупателя для установки Егора, как водится, посчитав, что платить изобретателю совершенно не обязательно. Но когда Егор решил связаться с заводом «Станкинпром», директор которого сделал попытку получить государственный кредит, фирма «Анонс» приняла решение ликвидировать Егора, поскольку изобретение уже находилось в ее собственности. И неизвестно, чем бы все кончилось, если бы не Наденька. Именно она нашла Мануила Бейлиса, с которым вела переговоры фирма, и свела его с Егором. В результате посредник фирмы-покупателя не стал заключать договор с «Анонсом», а увез Егора за границу вместе с Наденькой. Воспользовавшись тем, что она как секретарша имела доступ к документам, Наденька изъяла все чертежи и описания изобретения из папки фирмы «Анонс», но в последнюю минуту перед отъездом оставила маме конверт для Ваватыча с этими чертежами. Она чувствовала, что Ваватыч сумеет ими воспользоваться. Ведь никто не знал, что никакой ценности они фактически не представляют. Сейчас Наденька часто задавала себе вопрос, верит ли Егор в опасность, которая ему угрожала, он не высказывал сомнений вслух, но Наденька не исключала, что он считает, будто она просто воспользовалась возможностью уехать с ним за границу. Впрочем, ему было здесь лучше, чем ей, – он получил возможность работать, тут ценились и его изобретения, и потенциальные возможности. Правда, договор, который Егор перед отъездом подписал с Бейлисом, оказался кабальным – все последующие изобретения Егора должны были перейти в собственность фирмы, представителем которой был Бейлис. Чего и следовало ожидать. Хотя фирма предоставила Егору удобное жилье, пристойную оплату, дала возможность ездить на конференции и вести исследования. В эмигрантской среде считалось, что они устроены для начала совсем неплохо. Если Егор и думал о невыгодных условиях, в которые попал, то никогда не говорил об этом, он был творцом, и его увлекал сам процесс работы. Он смотрел на Наденьку в зеркало и улыбался.

Подвенечное платье шло ей. Длинные золотистые локоны падали из-под фаты, спускаясь на грудь. Егор подошел к ней сзади и обнял. Они стояли перед зеркалом и целовались. И целуется он неплохо, можно даже сказать – хорошо, не могла не признать Наденька и вдруг подумала, что они никогда не говорили о любви, впрочем, в этом не было необходимости. Она помогла ему уехать и спастись от верной гибели, правда, она спасла и себя, но ему незачем об этом знать.

Она спасла себя, это правда, но ей здесь плохо, не именно здесь, а вообще на земле. Она скучала, слоняясь по непривычно обширной кухне, осваивая кухонную технику, которая казалась ей чем-то чуждым, ненужным и громоздким. Хотя, если унять постоянное раздражение, все было удобным и рациональным. Когда Наденька была дома у Егора, она видела, что там каждая вещь знала свое место в отличие от их с мамой безалаберного хозяйства. И теперь, когда они жили вместе, она решила, что ей стоит освоить все это, и она, пожалуй, освоила. Но это не спасало от смертельной скуки, одолевшей ее жестоко и безжалостно. Пожалуй, можно было заняться чем-нибудь, с ее знаниями английского и французского была возможность что-нибудь придумать, но не хотелось ничего, у нее не было ни желаний, ни потребности. Было только одно желание: чтобы боль почаще отпускала ее и мгновения эйфории длились подольше. Она надеялась, а что ее состояние не заметно внешне, во всяком случае очень старалась никак его не а показывать, а если становилось совсем невмоготу, то ссылалась на нездоровье. Но Егор был слишком занят и, как думала Наденька, ничего не замечал. Сейчас, стоя перед зеркалом, она почувствовала, что тоска отпускает ее и, возможно, приближается вполне сносный период, а может быть, даже начнется эйфория, которой хватит на все свадебные действия. Она отвернулась от зеркала и пошла к двери, с радостью ощущая, что боль уходит из груди и становится легко, совсем легко, как после вздоха. И это ощущение все росло и росло.