Татьяна Туринская - Бог наказывает иначе

Соседская дверь была раскрыта нараспашку, чемодана на площадке уже не было. Оставалось надеяться, что прибрала его с дороги тетя Ира, а не чья-либо более шустрая рука. Прикрыв за собой дверь, Полина прошла внутрь. Ведро оставила в прихожей и тут же, не попадаясь на глаза хозяйке, юркнула в совмещенный санузел. Насколько было возможно привела себя в порядок, тщательно прополоскала рот, на всякий случай мазнув пальцем по зубам дешевой зубной пастой – хоть как-то перебить бы запах. Только после этого вошла в комнату.

Тетя Ира сидела на табуретке в кухне, ожидая появления гостьи. На ее носу красовались очки с перемотанной изолентой дужкой, и Полина похвалила себя за предусмотрительность. Остановилась в проходе:

– У меня ключ не подошел. Папа, видимо, давным-давно поменял замок.

Хозяйка не ответила, придирчиво оглядывая ее с ног до головы. Потом спросила осуждающе:

– Господи, Полина, ты откуда такая явилась? Мы тебя уж ждать перестали – столько времени прошло.

– Что, уже похоронили? – замирая от волнения, спросила Полина. А сама не могла понять, от чего больше стынет сердце: от отчаянья, что даже не удалось попрощаться с отцом, или от радости, что не придется заниматься всеми этими печальными хлопотами.

– Да кто ж его хоронить будет? На заводе сказали: «У него дочка есть, вот она пусть и занимается». Мы, говорят, не миллионеры, чтобы пенсионеров за свой счет хоронить. Соседи тоже все больше на тебя надеялись. Так и лежит, сердешный, в морге.

Полина устало опустилась на вторую табуретку, облокотилась на стол, спросила:

– А что случилось-то? Вы ничего не написали. Он ведь не болел, правда? Я же ему перед гастролями звонила, в конце марта, кажется. Ну, жаловался на почки, так это у него дежурная тема была, он всегда на них жаловался…

– А кто его теперь знает, детка? Умер и умер. Сказали – естественной смертью. Так и сказали, слово в слово: «Труп не криминальный». Тьфу, да разве ж можно так о человеке-то? А что да как – нам, соседям, не докладывали. Даже справку о смерти не дали – сказали, вот дочка появится, ей и выдадим.

Полина проигнорировала известие о справке – тоже мне, новость, куда в нашей жизни без бюрократии?

– А где? Как? Хоть что-нибудь известно?

– Да чего там известно?! Друг его забеспокоился – куда-то они вроде договаривались пойти, а Анатолий пропал. Тот пару дней звонил, звонил – никто не отвечает. Позвали участкового, выбили дверь, а он лежит, сердешный, уж пятнами пошел, запах… Хорошо хоть вовремя хватились, а то потом квартиру в жизни бы не проветрили! Ой, извини, детка, – опомнилась соседка.

Помолчали немного. Только старомодные часы на стене громко тикали, нарушая неуютную тишину.

– Я потом замок купила, слесаря из ЖЭКа вызвала, а то дверь-то совсем с петель слетела, ее как простую доску приставили – заходите, люди добрые, берите, чего пожелаете! Вот и квитанции все – за телеграмму, и за замок, и за работу слесарь расписку выписал, – тетя Ира подсунула Полине бумажки.

Та на них даже не взглянула:

– Я заплач у , заплач у , теть Ир, не волнуйтесь. Так это что же, выходит, отец замки так и не менял? Он что же, меня все это время ждал?

– Чего не знаю, того не знаю, – хозяйка с осуждением поджала губы. – Может, и не ждал – обиделся он на тебя шибко. Но не хотел, чтобы ты, домой-то вернувшись, как собака беспризорная под дверьми стояла. А так оно и вышло. Вишь, как а вернулась? Пьяна, драна вся. А он-то всем рассказывал, как ты там в своей Москве здорово устроилась, что по заграницам мотаешься, деньжат ему подкидываешь. Знать, любил тебя сильно, раз так врал про тебя!

– Не врал.

Полине было жутко обидно, так хотелось сказать какую-нибудь гадость. Ну почему люди такие? Почему в душу лезут, почему судят обо всех так, как захочется, как придумается? И ведь выводы свои потом будет оглашать всем и каждому. Так хотелось ответить тете Ире какой-то колкостью, но нет, нет… Какое она сама имеет право. Ведь и в самом деле явилась и пьяная, и драная, спустя три недели после смерти отца. Да, права тетя Ира – плохая Полина дочь, очень плохая…

– Не врал, – тихо повторила она. – Так и есть. Просто подруга меня из аэропорта привезла к себе, там посидели, поужинали. В общем…

Замолчала, не зная, что еще тут можно добавить.

– Ага, то-то, что «в общем». Вижу я твое «в общем», – не удержалась от укола тетя Ира. – Иди уже, горе луковое. Бери ключи, шагай. Как проспишься – паспорт его найди да в морг ступай, возьми там справку о смерти. С ней в загс пойдешь, там свидетельство о смерти выпишут. Все, шагай. Я так понимаю, кормить тебя не надо? Доброхоты уже напоили-накормили. Иди. Видела б тебя мать!

Полина резко взглянула на соседку, но ничего не сказала. Вытащила из сумки деньги, отсчитала сверх положенного, сунула в старушечьи руки. Скрючилась, поднимая раненный чемодан, так и вышла, не до конца распрямившись, даже не попрощавшись.

Полина открыла дверь и вошла. В нос ударил стойкий запах пыли и запустения. Нет, неправильно она поступила. Надо было, как и планировала, ехать с Ресниченками, да в отчий дом приходить засветло, а то ведь в темноте-то да затхлости и в самом деле можно поверить в каких угодно привидений.

Быстренько нащупала в темноте выключатель – надо же, ведь практически полжизни здесь не появлялась, а руки все прекрасно помнят. Зловещую темноту разорвал резкий электрический свет, чуть рассеянный матовым стеклом плафона-шара, загоняя страхи и тени прошлого в дальние уголки помещения. Полина облегченно выдохнула, бросила чемодан в прихожей, и прошла в комнату.

Квартирка была самая что ни на есть обыкновенная, типичная хрущевка: из прихожей маленький коридорчик вел в крошечную кухоньку, по пути сворачивая в так называемую «большую», а на самом деле никакую не большую, а очень даже скромненькую, всего-то неполных семнадцати метров комнату, оттуда вход во вторую, уж совсем малюсенькую двенадцатиметровую.

Когда Полина была маленькой, эта квартира казалась ей вполне просторной и очень даже уютной. Теперь же все вокруг выглядело крошечным и нелепым. Все тот же круглый стол, покрытый вязанной крючком некогда белой, ныне пожелтевшей скатеркой, и три совдеповских стула, задвинутых под него; старый скрипучий раскладной диван-книжка, два столь же древних кресла, одно из них, насколько помнила Полина, с поломанной ножкой; полированная мебельная стенка столетней давности со сколотым в некоторых местах лаком и без половины ручек – они были изготовлены из жутко хрупкого металла и начали отлетать буквально с первых дней. Шторы на окнах, имевшие в далеком прошлом яркий изумрудно-зеленый цвет, с шикарными золотыми оленями по полю, выцвели и приобрели стойкий болотный оттенок. Все тот же парадный столовый сервиз за стеклом серванта, подаренный когда-то маме коллегами, все те же собрания сочинений Пушкина, Алексея Толстого, Макаренко, Лескова и Есенина в соседнем отделении мебельной стенки. Даже обои, и те старые: аляповатый крупный орнамент из фантастических цветов. Полина подивилась: надо же, за столько лет у отца даже не дошли руки до ремонта.