Иван Аврамов - Игру начинает покойник

Если принять во внимание, что свет в кабинете-спальне уже погашен, никакого влечения к культовому японскому писателю Харуки Мураками с его «Страной Чудес без тормозов и Концом Света», а также к не менее культовому российскому прозаику Людмиле Улицкой с ее «Бедными, злыми, любимыми» (томики на тумбочке находились рядом) Алина не испытывала. Конечно же, она дьявольски устала и, наверное, уже спит сном праведника. Если так, то тревожить гостью не стану. В конце концов, я предоставил кров бездомной скиталице.

Стараясь шуметь как можно меньше, я аккуратно улегся на моей, донельзя знакомой половине тахты.

Первая буква в алфавите секса – не поцелуй, не тисканье, не зажиманье, а обычное прикосновенье руки к…руке. Некоторое время я пролежал, не шевелясь и не дыша, хотя возбудился еще сильнее, чем в ванной. Если между нами ничего не произойдет, что я буду делать с собой, бедным? В постельных делах, как и на войне, разведка просто необходима. Полная темнота не помешала мне безошибочно вычислить, где находится рука Алины и тихонько, будто невзначай, дотронуться до нее. Отклик последовал незамедлительно – ее теплые и гладкие, очень длинные, как я приметил еще на кухне, пальцы ласково погладили мою ладонь. Еще секунда – и наши пальцы переплелись с такой силой, что стало ясно: она ждала меня столь же нетерпеливо, сколь к ней стремился и я.

– Не подумай, что я так со всеми, – вдруг послышался ее шепот.

– Но, Алина, между нами еще ничего не произошло, – тоже шепотом сказал я.

– Просто в такси мне почему-то стукнуло в сердце, что ты – мой. Мой мужчина, – как будто не расслышав моих слов, продолжила она.

– По затылку определила? – попробовал пошутить я, а переплетение наших пальцев стало таким неистовым, что грозило переломами.

На сей раз эта странная девушка удостоила таки меня ответа:

– Мне понравился твой запах. И я уже в машине потеряла голову.

О, эти чертовы антропомоны! О, эти божественные антропомоны! Оказывается, только благодаря вам этот день, весьма для меня нелегкий, если учесть послание с того света, получил счастливое завершение.

– Не поверишь, но нечто подобное пережил и я, только уже здесь, в квартире. Если бы не было тебя, я лег бы спать с твоим свитером.

Она искренне рассмеялась, а длинные и тонкие пальцы так пережали мои, что никакой надежды разорвать наше сплетенье-переплетенье не оставалось.

Я был на пределе. К дьяволу разные любовные прелюды, игры-забавы и прочая пряная ерунда, так настоятельно рекомендуемая сексологами тем, кто жаждет получить высшее сексуальное образование! Вперед! Ближе к телу! И все же я медлил, не желая показаться волком, готовым растерзать невинную овечку. Но, как оказалось, на пределе находилась и Алина. Ей тоже не хотелось тратить время на какой-нибудь затяжной, с извивами языков, поцелуй, на разные бесстыдные прелести, производимые столь же бесстыдными руками влюбленных или вожделеющих друг друга. Уму непостижимо, но она абсолютно безошибочно угадала то, чего мне в эти мгновения хотелось до безумия остро. Она, по идее, могла бы остаться подо мной, или надо мной, или еще как, но наитие, или озарение, заставило ее сбросить с себя мое легкое весеннее одеяло и, утопив голову в подушку, в немыслимом прогибе выставить, выпятить передо мной то, что при прекрасной, как у модели, талии так волнующе-гармонично, в высшей степени зазывно отягощало ее фигуру. Сейчас я не был никаким Эдом Хомайко, я был яростным самцом, которому откровенно, без стеснения отдавалась самка. Я бегло попробовал на вес ее груди – безупречно гладкая, как у атласных карт, вынутых из новых колоды, кожа, потом, летуче согрев ладонями ее обращенные ко мне с дерзким вызовом ягодицы, слегка разъял их и… И хоть Алина, как апрельская березка, уже переполнилась ждущим своего добытчика соком, мой вход в нее сопровождался упругой и нежной сопротивляемостью – так хорошо подогнанная пробка впритирку ввинчивается в узкое и длинное горлышко винной бутылки…

Трудно описать эту первую ночь. После того, как мы торопливо распознали друг друга, дошла очередь и до поцелуев, напрочь перекрывающих доступ кислорода в легкие; четыре руки и два языка справляли вакханалию нашего полнейшего взаимопроникновения; казалось, мы сразу и навсегда изучили самые потаенные уголки наших тел. И несколько еще раз за ночь мы превращались в теряющего от наслаждения голову андрогина – так, видимо, он любил сам себя, пока рассерженные боги не разделили его напополам. Я, между прочим, собою возгордился, даже, грешным делом, подумал, а не переживаю ли я заново уже окутанный дымкой отошедших лет пик юношеской гиперсексуальности? Ведь передо мной, опять и опять наливающимся силой, готовы разбежаться или, наоборот, сбежаться в бешеной тряске Алинины груди – не очень-то большие, но довольно твердые, соски ж, кажется, изначально запрограммированы на моментальный отзыв ласке; а через некоторое время глаза мои не в силах оторваться от ее знаменитого прогиба и той большой, круглой и лунной красоты, от которой я немедленно превращаюсь в похотливого сатира…

– Эд, а я тебя начинаю…бояться, – уже полусонно, чуть приподнимаясь на локте и свешивая темные блестящие волосы мне на грудь, проговорила Алина. – До тебя у меня было двое мужчин, но они тебе и в…

– Не преувеличивай, пожалуйста, – поскромничал я. – И вообще, поблагодари за это Либерию.

– Либерию? – недоуменно протянула она.

– Да, моя девочка. Это жаркая африканская страна, в которой живет неуправляемый народ. Грызутся друг с другом, как собаки. Гражданская война, понимаешь? Ну, а мне она обошлась в шесть месяцев воздержания.

Наверное, она мало поняла, что там ей я нагородил, но переспрашивать и уточнять не стала – еще немножко, и сначала она, а потом уж и я заснули, как убитые.

Я проснулся раньше Алины. Она спала так крепко и безмятежно, что я побоялся даже скрипнуть кроватью. Внимательно рассмотрел ее на утреннем свету. Красивая девчонка, ничего не скажешь. Губы мои растянула усмешка – ишь, как вольно разметалась она на своей половине тахты! Если бы я был поэтом, точно написал бы: «На заре ты ее не буди, на заре она сладко так спит…» Но я не Афанасий Фет, а всего-навсего Эд Хомайко. Да и зарей на небе давно уже и не пахнет – на часах начало десятого.

Если честно, во мне зародилось желание, которому, однако, не суждено было окрепнуть; в памяти, как фрегат из тумана, выплыл вчерашний день с тремя неординарными событиями – загадочное, от которого и сейчас мурашки по коже, письмо дяди из небытия, «Пиры Лукулла» с вкусной едой, обильной выпивкой и интригующей официанткой Зоей, наконец, нежданный-негаданный подарок судьбы в лице приблудной Алины. Признаюсь честно: именно ребус, на который отважился Модест Павлович Радецкий, и омрачил мне настроение.