Владимир Гурвич - Закат Заратустры

Я шел по улице и с каким-то сладострастным наслаждением предавался перечислению ее пороков. Приносило ли мне это облегчение – сказать не берусь, но это напоминало погружение в какое-то странное море, вода в котором обжигало, подобно случайно выплеснувшимся из чайника кипятку. Я был целиком поглощен этим чувством; планы жуткой мести один страшнее другого сменяли друг друга в моей голове. Минутами я как бы приходил в сознание и ужасался всему тому, что продуцировал мой распаленный мозг, но затем ясность из него уходила вновь, и опять начиналось все сначала. У меня было ощущение, что кто-то один из нас либо мы оба должны погибнуть, не может быть, чтобы все осталось, как есть; Лена будет с другим, а я где-то рядом, но не с ней. Если она не желает быть больше со мной, то пусть не будет ни с кем.

Как у всякого пишущего, у меня буйно работала воображение и сейчас планы страшной мести возникали в голове очень отчетливо. Я уже почти был уверен, что воплощу один из них, только надо выбрать какой. А там будь, что будет. Пусть меня посадят, расстреляют – мне все равно, моя жизнь кончилась и что будет дальше, уже не имеет значения.

Пока меня осаждали, как враги крепость, все эти чувства и мысли к городу незаметно подкрался вечер. Обычно в это время я отправлялся к тому самому зданию, в котором работала Лена, она выходила ко мне – и мы гуляли: посещали кино, театр, реже из-за вечной нехватки денег ресторан, затем в зависимости от обстоятельств и настроения ехали либо ко мне, либо я провожал ее домой, возле которого после большой порции поцелуев мы и расставались чаще всего до следующего дня. Но сейчас ехать к этому огромному дому не было надобности, никто меня там не ждал и никогда уже не будет ждать, скорей всего тот другой, незнакомый мне мужчина будет сегодня, как и все последующие дни, идти рядом с ней. От этой мысли мне хотелось выть, а кулаки сжимались сами собой. И все же надо было решить, куда девать себя, не могу же я целую ночь шататься по улицам. Какая странная проблема порой встает перед человеком, он не знает, что делать ему со своей персоной. Пожалуй, впервые в жизни я задумался над этой удивительной дилеммой: вот есть некто, например, я, и этот я испытывает по отношению к себе ненависть, отвращение, ненужность. Как это может быть; конечно, далеко не новость, что наше сознание – это многослойный пирог, и каждый пласт живет как бы сам по себе, по своему разумению. И все же не совсем понятно, почему человек вдруг начинает не любить, ненавидеть себя, почему он становится для себя лишним? Почему у него вдруг возникает непреодолимое желание избавиться от себя? В этих вопросах заключался странный и опасный парадокс, смысл которого пока ускользал от меня.

Огромный город был для меня абсолютно пуст и чужд, в нем не было ни одного дома, ни одной квартиры, куда бы я мог войти как к самому себе. Необходимость же возвращения в свою берлогу вызывало во мне просто ужас; еще утром я надеялся, что вечером в ней зазвучит мелодия голоса Лены; но больше этого скорей всего никогда не случится. И все же я поплелся к себе, так как другой альтернативы у меня не было.

Впервые я вдруг пожалел о смерти Игоря с иной стороны; я понял, что лишился единственного человека, к которому мог не только пойти, дабы переждать ненастье, но и рассказать, чем оно вызвано. Я потерял верного друга, и только сейчас эта потеря встала передо мной во всей ее грандиозной трагической величине.

Я приехал домой и первым делом посмотрел на кресло, в котором любила сидеть Лена. Меня тут же охватило сильное желание его выбросить, так как я знал, что его вид отныне будет портить мне настроение всякий раз, когда мой взгляд упадет на него. Я сел на кровать и закрыл лицо руками; боль была такой невыносимой, что я готов был на любую жертву, лишь бы только избавиться от нее. Впервые я по-настоящему чувствовал, что означает выражение: болит душа. Сколько раз я описывал в романах подобные состояния своих героев, но только теперь я ощутил, что же испытывали они. Мне даже стало их жалко; все-таки писатели очень бессердечные люди, на какие только мучения и пытки они не обрекают персонажей ради своих мелких эгоистических целей – закрутить покруче сюжет.

Я знал, что вряд ли сегодня засну, хотя весь день провел на ногах. С физиологической точки зрения со мной вообще творились странные процессы; со вчерашнего вечера в моем бедном рту не было и макового зернышко, но никакого желания туда его положить я не испытывал. Наоборот, мысли об еде вызывали прилив отвращения. Да и зачем есть, чтобы поддерживать силы, не позволить сбежать жизни из моего тела. Но хочу ли я жить? Надо сказать, что мысли о самоубийстве преследовали меня с детства, точно не помню, когда они впервые заскочили в мою голову, но произошло это рано, в классе шестом или седьмом. И потом периодически навещали меня. Вернее, они никуда не уходили, а только на время затаивались в каком-то уголке моего сознания. И хотя тяга к тому, чтобы завершить все одним ударом, присутствовала во мне постоянно, но до сих пор я был уверен, что ничего подобного никогда не совершу. Я пытался анализировать это призыв смерти ко мне; мне казалось, что он связан был с моей вечной неуверенностью в себе, с прочно засевшем внутри меня комплексом неполноценности. У меня не было сомнений, что он у меня не только существует, но и весьма силен, диктует многие мои поступки, мысли, желания. Но странно, после моего знакомства с Леной, стремление свести счета с жизнью у меня пропало; в самом деле счастливый человек не думает о таких вещах, наоборот, они вызывают у него отвращение. Но сейчас, когда перекрытия дома моего счастья внезапно обрушились, желание покончить с собой не оставляло ни на минуту.

Я больше не мог находиться в комнате и выскочил на балкон. В городе уже воцарилась ночь – тихая, ясная и теплая с кистями звезд на небе и мягким шуршанием шин изредка проезжавших внизу машин. Я застыл на месте, всматриваясь в густую, словно вакса, тьму. От вечности меня сейчас отделял всего лишь один парапет. Как же легко и просто можно решить все проблемы, один полет продолжительностью в каких-то несколько секунд – и больше ничто и никогда меня не станет мучать. Не случайно же, что судьба меня поселила на последний шестнадцатый этаж, словно специально для того, чтобы не оставить мне ни одного шанса.

Я приблизился к ограждению балкона и посмотрел вниз на маршрут своего предстоящего падения. Я шмякнусь прямо на асфальт, и мои писательские мозги, переполненные замыслами ненаписанных произведений, а также всяческой иной ерундой, расплескаются на грязной земле. Итак, решено, я лечу. Прощай, Лена, что ты почувствуешь, когда узнаешь о таком замечательном финале нашего романа? Скорей всего ничего особенного, я слишком хорошо тебя знаю, чтобы предполагать, что такое столь незначительное событие в твоей жизни способно вывести тебя надолго из равновесия. В глубине души ты всегда была равнодушно ко мне, даже тогда, когда стонала от страсти в моих объятиях, ты оставалась холодной к тому, кто доставлял тебе наслаждение. Я продолжал размышлять на эту тему, и тем дальше разматывалась нить моих мыслей, чем дальше удалялось от меня намерение броситься вниз. Нет, я никогда не решусь на такой поступок; как удалось набраться на него храбрости Игорю? Эта загадка будет мучить меня всю мою оставшуюся жизнь. Наверное, в его натуре были черты, которыми я не обладаю. Я никогда не сомневался, что как человек он гораздо сильнее меня; в нем ощущался какой-то металлический стержень. И вот этот стержень сломался, но сломался совсем не так, как у меня, бесповоротно, с громким треском, так как будто его перегрызли плоскогубцами.