Андрей Добров - Резня на Сухаревском рынке

Он не знал, можно ли вылечить водкой сумасшествие. Но был уверен в том, что ходит по самому краю пропасти – ведь эти кошмары, эти сатанинские видения, которые не зависели ни от его силы воли, ни от его желаний, они несомненно доказывали, что если он еще не сошел с ума, то точно сойдет. Не могут нормальному человеку сниться такие адские кошмары.

Иван Федорович налил стакан и вялой рукой поднес его ко рту. Пить больше не хотелось. Его тошнило от одного запаха водки. Но он заставил себя выпить, проливая водку на подбородок, – выпить, чтобы этой ночью уснуть без снов.

Пожалуй, еще один стакан, и цель будет достигнута. Один и еще один. Если он уснет прямо здесь, не беда, верный Мирон, его бывший денщик, придет ближе к полуночи и оттащит домой. Он всегда так делает.

Как тогда он на себе притащил его в Самарканд, ночью. А утром первого июня город уже был окружен. Генерал-губернатор Кауфман с основными силами выступил на Каты-Курган. В городе осталось менее шестисот человек гарнизона. Госпиталь оборудовали прямо в цитадели, и Скопин был далеко не первым его пациентом. Прямо на земле, на реквизированных из окрестных домов одеялах и коврах лежало не менее 450 раненых и больных. Полковой доктор Ригер разорвал на Иване рубаху и попытался подсчитать резаные раны. Но все было в запекшейся крови. Кто-то, кажется молодой ассистент Ригера, сбегал к колодцу и принес кожаное ведро воды, которую с размаху вылили на грудь Ивана, чтобы смыть кровь корпией. Руки ассистента дрожали.

– Что? – спросил Скопин. – Плохо?

– А? – как будто очнулся тот. – Нет, у вас все хорошо. В смысле, есть над чем поработать.

– У вас руки дрожат, – прошептал, слабея, Скопин.

– Это от нервов. Солдаты говорят, будет приступ. Туркмены обложили город, их тут тысячи. Наши ушли далеко и не успеют. Тут гарнизон-то…

Ригер склонил свою седую голову к лицу Скопина.

– Вижу пулевое отверстие, господин поручик. Пулю надо вытащить, а то плоть сгниет. Начнется гангрена. Терпеть сможете?

Скопин судорожно кивнул и посмотрел направо – там, прислонясь к невысокой ограде, сидел Мирон. Голова его безжизненно свешивалась на грудь. Издалека слышался гул – топот тысяч копыт по сухой земле. И конское ржание.

– Успеем до приступа? – спросил ассистент, вытирая пот со лба. – А то сейчас раненые начнут прибывать.

Где-то там, где кружили конные лавы шахрисябцев и примкнувших к ним местных мятежников, загремели барабаны и завыли пронзительные зурны.

И тут громыхнула пушка, установленная в старом проломе саманной стены. Раздался ружейный треск.

– Надо торопиться, – озабоченно сказал Ригер. – Павел, принесите флягу со спиртом и мой набор инструментов.

– Много наших осталось? – спросил Иван.

Ригер печально покачал головой:

– Немного. Всех поставили под ружье – даже писарей, фурштатов, музыкантов. Кое-кто из купцов вызвался охотником. И еще местные евреи. Им-то терять нечего, тут их… Но какие из них солдаты? Стены решили не оборонять – только дворец.

Ассистент Ригера принес флягу и саквояж. Доктор вынул серебряный мерный стаканчик и нацедил из фляги.

– Вот, больше не дам. Еще пригодится. Знаю, мало, но… Пейте. Только залпом.

Скопин открыл рот, и Ригер влил в него спирт. Глотку обожгло, но Иван даже не закашлялся. Перед глазами все поплыло.

– Павел Семенович, позовите солдат, пусть подержат его за ноги и руки.

В следующее мгновение нож вонзился Скопину в бок. Боль была невыносимая, тело Ивана выгнулось дугой, и он широко распахнул глаза…

– Ты?

– Я, – радостно кивнул бритый. – Это тебе наше с приветом. Для разговору.

Скопин тронул рукой борт шинели и поднес к глазам. Кровь. Черт. Эту старую солдатскую шинель и кепи он надевал специально для кабака – чтобы не вваливаться туда в своем форменном судейском пальто. Теперь придется стирать шинельку.

– Маненечко, – сказал бритый, выставляя нож вперед. – Подрезал слегка. А там – как пойдет.

Капля упала с кончика ножа в грязь.

– Ты чего? – удивленно спросил Скопин, которого вдруг повело вбок. Он наткнулся на забор и только этим предотвратил свое падение.

– А это за брата моего. За младшего. За Андрюшку.

– За какого такого Ан?.. А…

– Вспомнил? – изгаляясь спросил бритый. Ему нравилось происходящее. Ему нравилось, что большой человек, которого надо бояться, который обладает властью карать и миловать во имя правосудия, сейчас сползал по забору в уличную грязь, а он стоял с ножом и вершил свое правосудие, братское.

– Так ты брат Нежданова?

– Точно так.

– А не похож… И зачем тебе все это? – спросил Скопин, как бы все еще удивляясь, не чувствуя страшной опасности, переминавшейся с ноги на ногу перед ним с окровавленным ножом в руке.

Иван окончательно сполз на землю, примяв чахлый кустик, росший из-под забора.

– Затем, что ты брата моего на каторгу отослал. А с ним знаешь что будет?

– Знаю, – кивнул Скопин. – Там его взрослые каторжане по кругу пустят. Как девчонку.

Бритый зарычал и замахнулся.

– Здорово, Петр! – вдруг крикнул Скопин куда-то за спину своему мучителю.

Бритый рефлекторно спрятал нож за пазуху и сделал шаг в сторону. Быстро повернулся – посмотреть, кто подходит. Никого. Скопин обманул.

– Так ведь он заслужил, – сказал Иван как ни в чем не бывало. – Он же малолетку снасильничал. Хорошую девочку, из хорошей семьи. Да еще изуродовал.

– Она сама! – крикнул бритый. – А потом и оговорила.

– Ну да, – усмехнулся Скопин, прижимая руку к кровоточащему порезу на шинели, – и сама себе лицо порезала? Так что глаз у нее вытек.

Бритый замер. Про порезанное лицо и вытекший глаз он услышал впервые. Со слов Андрюшкиного кореша, Сёмки Рубчика, он знал, что какая-то малолетка обвинила брата в насилии – но мало ли таких случаев было, когда девка хотела отомстить парню за измену и возводила на него поклеп?

– Не мог Андрюшка этого сделать!

– Он это сделал, – ответил Скопин. – Дочка прачкина все видела. Она там в сарае дровяном пряталась от мужа. Каждое слово, им сказанное, под присягой подтвердила. Тряслась вся от ужаса на суде, пока рассказывала.

– Врала! – крикнул бритый, чувствуя, как внутри становится пусто, словно в мешке, из которого вытряхнули картошку.

– Не врала, нет, – ответил Скопин, укладываясь на землю. – Дворник видел, как твой брат выбегал с того двора. Да и при обыске бритву у него нашли. Тут он и сознался сам. Со злости, говорит. Себя не помнил.

Бритый опустился на корточки рядом с головой Скопина. Тот подсунул под ухо свою фуражку, будто собрался лечь спать.

– Все равно не верю, – упрямо сказал бритый.

– Да, понимаю, – согласился Скопин. – Брат все-таки. Как тут поверить? И я бы не поверил. Но почему, а? Ты мне можешь сказать? Ведь я сам его быстро поймал. Но не разобрался толком: отчего это он? Зачем? Чего он вдруг на девчонку-то набросился, да еще и по лицу полоснул?.. Как ей теперь жить-то?