Андрей Добров - Резня на Сухаревском рынке

– Чё ждешь? – спросил он, – Юбку-то задирай. Или тебе особое приглашение нужно?

Несколько секунд Маша просто смотрела на него круглыми от ужаса глазами. Звук ее дыхания сделался сиплым из-за крепкой хватки Сёмкиных пальцев. А он медленно свободной рукой начал расстегивать пряжку ремня.

– Давай-давай, – сказал он хрипло.

– Не надо! – промычала Маша. – Пожалуйста! Мне нельзя.

– Почему? – удивился молодой грабитель, развязывая тесемки штанов и слегка ослабляя хватку на лице девушки, чтобы она могла говорить.

– Не трогай меня! Будь человеком! Ты же человек, а? Ты хороший, добрый парень, ты не хочешь мне сделать больно, да? – зашептала Маша внезапно пересохшими губами.

Рубчик прищурился.

– Ты девка еще, что ли? – усмехнулся он. – Чё, береглась?

Маша судорожно несколько раз кивнула.

– Так это мы щас поправим, – ухмыльнулся Сёмка.

Вот тут и прорвалось в душе Маши то звериное первобытное, что стирает все страхи, все слова и все мысли. С надрывным воплем вцепилась она в руку грабителя и вонзила зубы. А ногами оттолкнула его с такой силой, что Рубчик чуть не упал, но все же удержался.

– Сука, – прошипел он, вытирая о жилетку укушенную руку.

Маша бросилась мимо него к двери, но он перехватил ее, бросил на пол, оседлал и начал бить по лицу кулаком.

От страшных ударов Маша сначала завизжала, потом просто стала стонать. Ее мучитель, увидев, что она окончательно сломлена, медленно встал, подтянул сползшие штаны и харкнул на пол.

– Вот так-то, – сказал он, тяжело дыша и растирая окровавленные костяшки кулака. – Не целоваться же нам.

Он нагнулся, намотал Машину косу на руку и рывком заставил девушку встать. Потом доволок ее до кровати и бросил лицом вниз на скомканное одеяло.

Маша не сопротивлялась. Все ее лицо страшно распухло и болело, один глаз заплыл. Она со всхлипом дышала ртом – сил у нее совершенно не осталось.

Только одна мысль крутилась в голове: «Я устала. Я больше не могу. Когда же это кончится».

Она почувствовала, как грабитель задрал ей юбки и стянул панталоны.

«Я больше не могу, – повторяла Маша про себя, глядя на складку одеяла с мелкими цветками. – Я больше не могу…»

Бритый основательно разорял хранилище, бросая самые ценные, на его взгляд, вещи в свой грязный мешок. Он слышал, как в соседней комнате закричала Маша, слышал глухие звуки ударов и ее визг, но надо было быстро сделать то, зачем они сюда пришли. Он еле сдерживался от бешенства и желания бросить все и рвануть в комнату девчонки, чтобы наподдавать этому недоумку.

– Что ж ты, гад, творишь, – шипел он, сгребая золотые чаши с крупными кабошонами. – Тебя ж сторожить ее поставили.

Наконец, мешок был наполнен, но шкатулки, из-за которой его и послали в этот дом, Надеждин не нашел. Искать ее особо времени не было – хозяин дома мог вернуться в любой момент. Схватив мешок, бритый выскочил в коридор и рванул дверь в комнату девушки. Сёмка сидел на кровати со спущенными штанами и вытирался краем простыни. Девушка лежала, свернувшись клубочком рядом, подвывая и натягивая юбку на окровавленные ноги.

– Сёмка! – рявкнул бритый. – Я тебя зачем брал, погань?

– Да она сама, – лениво ответил Рубчик. – Напросилась. Я чё? Я не хотел.

«Убью! – подумал Надеждин. – Вот вернемся и убью!»

– На, – сказал он, кидая на пол громыхнувший металлом мешок. – Уходим. Быстро.

– А ты не хочешь, дядя? – спросил Сёмка, вскакивая и завязывая штаны. – По-быстрому. Девка хороша. Вернее… – Он захихикал. – Уже не девка.

Сёмка ухватил мешок и в этот момент бритый врезал ему коротко и жестко. Хрустнули зубы.

– А-а-а! – взвыл Рубчик. – Чего?

Бритый бросил короткий взгляд на Машу. Конечно, она их запомнит и все выложит полиции. Он сунул руку в карман и нащупал там нож.

– Она ж сама, – ныл Рубчик, выталкивая языком кровь и осколки двух зубов изо рта.

– Сама? – волком обернулся к нему Нежданов. – Это как? Как тогда? С братом моим? Да? Ты ту девчонку резал, Сёмка?

– Нет! – перекрестился дрожащей рукой Сёмка, глядя на Нежданова снизу вверх. – Ей-богу, не я! Он сам все.

– Сама! Сам! – прохрипел бритый. – Потом с тобой разберусь. Бери мешок и вали отсюда. Я щас.

Рубчик схватил добычу и проскользнул в дверь. Бритый подошел к Маше.

– Слушай сюда, – сказал он. – Ты наши лица не запомнила. Поняла? Будут спрашивать – мели что угодно. Мол, кривые, косые, китаёзы или татары. Но не дай бог тебе, девка, нас выдать. Не дай бог. Я тебя найду. А если я тебя найду, то все это, то, что сейчас с тобой сделали, раем покажется. Поняла?

Маша продолжала тихо выть, не реагируя на слова бритого.

– Поняла? – сказал он громко и грубо потряс Машу за плечо.

Не поднимая глаз, она кивнула.

– Запомни же. Найду тебя, не спрячешься.

Он быстро вышел, понимая, что делает глупость, оставляя свидетеля. Но быстро переключился на другой вопрос: а так ли уж Андрюшка был виноват в том, за что его послали на каторгу? Не взял ли он на себя вину товарища? И если это так – рука бритого снова нырнула в карман, где лежал нож, – то кому-то придется ответить. Вот разберется он с заказчиком, а потом, не торопясь, примется вызнавать у Сёмки, как же все было на самом деле.

Михайла Фомич вернулся домой совсем поздно – злой как черт на приказчика Алёшкина, который в лавке обещал показать дом старой генеральши, лежавшей при смерти. По словам Алёшкина, дом был набит китайским фарфором и бронзой. Да вот, подлец, увез в Замоскворечье, потом долго плутал дворами, а когда вроде нашел нужное место, оказалось, что генеральша уже полгода как преставилась, а все ее имущество ушло к наследникам. Алёшкин униженно извинялся, кланялся и утверждал, что его самого надул знакомый будочник. Трегубов со злости чуть не побил его тростью и пешком отмахал до Китай-города, благо погода стояла еще теплая и вечером прогулка не казалась обременительной. Но уже на Лубянской площади Михайла Фомич понял, что сил своих он не рассчитал, так что направился к бирже извозчиков, нанял экипаж и поехал домой на колесах. У калитки он рассчитался с извозчиком и по тропинке прошел к крыльцу, где внезапно остановился. Фонарь с улицы едва-едва освещал крыльцо дома, но Трегубов даже в этом тусклом свете заметил, что дверь была затворена неплотно.

– Ах, Машка! – прошипел он. – Вот дура! Сколько ее ни учи!

Будучи в полной уверенности, что дверь осталась не заперта по причине нерадивости племянницы, он вошел, запер за собой замок и засов и в темноте поднялся на второй этаж, в полной уверенности, что девушка спит безмятежным сном в собственной комнате. Он уже хотел постучать в дверь ее комнаты, как вдруг краем глаза заметил странный черный прямоугольник далее по коридору. Трегубов замер, а потом дрожащими руками полез в карман пальто за спичками. В дымном пламени спички Трегубов увидел, что дверь его хранилища была открыта нараспашку, замок – сломан.