Вячеслав Белоусов - Провокатор

– Сегодня не пахать, – поддакнул Квасницкий.

– Да я хоть высплюсь. Сколь ночей уж на ногах. – Минин сунулся опять к окну, но быстро к столу вернулся, разлил всем по стаканам. – Давай, чтоб ему там… чтоб он там… В общем, чтоб попал куда надо и…

Он не договорил, махнул рукой, опрокинул водку в себя.

– Э-э-э, нет, Степаныч, – хмыкнул Квасницкий, не коснувшись своего стакана, полез за платочком очки запотевшие протирать.

И Жмотов, на него глядя, замер, не донёс водку до рта.

– Не попадёт душа самоубийцы по назначению, – криво посмеивался лейтенант.

– Это чего же? – дёрнулся Минин. – Неча брехать! Куда ей ещё надо? В землю все ляжем. И Михеича завтра закопаем.

– Я понял, ты про что, – ехидно хихикал тот. – Ты про это.

И он глаз прищурил, а второй вверх закатил и палец большой для пущей верности туда же задрал:

– Нас, матерьялистов, признаться, там не привечают-с.

Ломая комедию, Квасницкий и речь исказил, и в пояс поклонился.

– Ну, запел ахинею, – махнул на него рукой Минин и едва не сплюнул с досады. – А вы что ж? Всерьёз?.. Не выпили?

– Я же сказал, за это не пьём, – и дурачился, и нет лейтенант, не разобрать, а глаза его уже стыли, наливались отчуждением, и очки он на место водрузил, переменившись весь, одно слово – змея очковая!

– А я выпью! – отвёл лицо от этих змеиных глазок Минин. – Я выпью!

И он всклень налил себе водки, стакан вверх вскинул демонстративно на уровень лба, слегка качнувшись, гаркнул, как в строю рапортуя:

– Орденоносец, герой – разведчик Смерша Савелий Подымайко заслужил такой почести, чтобы за него выпили посмертно!

В полной тишине, медленно и не отрываясь как сладостный напиток, осушил он стакан, вытер губы тыльной стороной ладони так, что зубы скрипнули и, глядя на притихших, погладил на своей груди тёмно-красную звёздочку с красногвардейцем в сером кружочке:

– Вы – шибздики, чтобы с ним равняться! У него таких две. Знаете, где и кем дадены?

– Степаныч, ну что ты? – в лице изменившись, поднялся со стаканом Жмотов. – Не подумай чего. Михеич – герой. Кто же против?

– Эх, вы! – Минин задыхался от ярости, водка ударила ему в лицо, оно полыхало, глаза сверкали. – Специалисты! Один с кулачищами – забойщик признания выколачивать, второй – мастер протоколы строчить! Куда вам до него! Матьяристы хреновы!

– Степаныч! Да что ты в самом деле? – Жмотов, успокаивая, попытался обнять капитана.

– Сесть! – заорал на него тот, совсем хмелея и расходясь, сбросил руку с плеч. – Ну-ка плесни мне. Давай за нашу боевую краснознамённую! И за великого товарища Сталина!

Как волной подбросило из-за стола и Квасницкого, выпили втроём разом как один, Минин тяжело опустился на табуретку, всхлипнул вдруг для всех неожиданно, полез за новой папироской. Оба стояли над ним, виновато молчали, ждали, не осмеливаясь сесть.

– Натворил Михеич бед, чего уж там, – наконец выговорил капитан и влажные глаза растёр ладонью. – Теперь что ж… Теперь затаскают.

– Да, – участливо подхватил Жмотов и полез ручищами по столу за консервной банкой тушёнки, раздвигая и опрокидывая посуду. – Ты, Степаныч, сегодня весь как на ножах.

– Ты б его знал, как я… – горько покачал тот головой.

– Первый раз, что ли? – пожал плечами Жмотов, уронил на пол ложку, нагнулся, чертыхаясь, зашарил в темноте под ногами.

– Мы с ним столько хлебнули… И там, в окопах, и здесь уж, – бормотал своё Минин. – Не списали нас только из-за них… боевые заслуги. Я вот с протезом, а у него лёгкие – не в то место, не в кавалерию. Насквозь простреленные… Эх! Но, значит, нужны ещё были! Без нас-то вам, молодым, куда?..

Жмотов выпрямился, так и не отыскав ложки, посмотрел замутившимися глазами на капитана, ухватил всё же банку со стола, начал старательно зачищать дно коркой хлеба.

– Ну пришлют… ну проверят, – загудел он своё.

– Через два дня будут-с, – совсем трезвым голосом вставил, будто невзначай Квасницкий и пробор свой поправил, легонько пальчиком к голове прикоснувшись.

– Кто будет? – застыл с открытым ртом Минин.

– Проверяющие.

– Тебе откуда известно? – Жмотов и жевать перестал.

– Ты, Жмотов, вопросики свои для врагов народа побереги.

– Да ладно тебе, Игорёк.

– Не надо, не надо со мной таким тоном.

– Ответь, раз спросили, – набычился Минин на лейтенанта.

– Похорон завтра не ждите, – поморщился Квасницкий и опять своим пробором заинтересовался. – С проверяющими к нам едет их медик. Экспертизу они свою будут проводить.

Каким бы пьяным ни казался Жмотов, а на ногах держался крепко и соображал ещё прилично; только оказались они вдвоём на улице, он ткнул товарища в бок локтем и упрекнул с сожалением:

– Надо было тебе выскакивать, Игорёк? И не посидели толком. Водки-то сколько на столе осталось. Степаныч не пожалел, вон поляну какую накрыл по приятелю.

– Тебе б только нажраться.

– А тебе к Наталье Львовне небось загорелось. Соскучился, кавалер, или спешишь, пока папашки нет?

– Небось! – зло передразнил Квасницкий. – Завидки берут? Никак не заживут твои душевные раны, ревнивый воздыхатель?

– А мне чего? – физиономия Жмотова расплылась в довольной гримасе. – Наталья Львовна, конечно, девица видная и партия была бы приличная у нас.

Он рассмеялся совсем дружелюбно и похлопал Квасницкого по плечу:

– Но сейчас ситуация не хуже, без пяти минут она невеста моего лучшего друга, а? И так, и эдак я не в накладе. У меня, Игорёк, честное слово, ни зависти, ни обид. К весне свадебку сыграем, да погуляем от души, а?

– Вот, вот. Тебе бы только гулять.

– А что не так? Ты уж не назад ли пятками?

– Помолчал бы лучше.

– А что?

– Совсем ничего не соображаешь?

– Ну разъясни, друг желанный.

– А-а-а, что с тебя взять! Правильно Минин подметил: тебе только кулаками махать.

– Нет, ты всё-таки ответь, как насчёт свадьбы? Это факт существенный.

– Погуляем, если с проверяющими повезёт. Понял теперь? – Квасницкий остановился, задумался, по его виду было заметно, что он не разделял беспечного веселья приятеля. – Ты, конечно, завалишься сейчас спать?

– А то.

– Ну а я заверну заглянуть.

– Не поздно?

– Обещал. И трамвай ещё, слышу, вон громыхает.

– А может, вместе? – Жмотов уловил неуверенные нотки в голосе товарища. – Ещё набегаешься. А у меня найдётся в заначке грамм сто, а?

– Знаю я твои сто грамм, – Квасницкий поморщился и круто развернулся. – Заодно выясню, не возвратился ли Лев Исаевич. Некстати шеф задержался в Сталинграде.

И он сухо распрощался, пожав приятелю руку. Подходил явно припозднившийся, как и они, трамвай, издалека отчаянно громыхая на рельсах в ночной тишине. Квасницкий упруго прыгнул в вагон и, устроившись на последнем сиденье задней площадки, решил подремать. Уже привалившись поудобнее плечом к стенке вагона и надвигая фуражку на глаза, он по привычке окинул взглядом редких пассажиров и готов был отвернуться к окну, как что-то его насторожило. Он вгляделся внимательней в сидящего на передней площадке мужчину и едва не вскочил на ноги от удивления – это был Минин! Но каков!.. Оперуполномоченного не узнать. Вместо форменной одежды на нём висла дряхлая тёмная мишура: пожухлая фуфайка с ободранными рукавами, с выступающей местами грязной ватой и допотопная кепка со сломанным козырьком, закрывающим пол-лица.