Ирма Бирюкова - Миллион за булаву

– Глеб, ты в уме ли? У меня своих дел выше крыши, запланированных. Зачем мне идти на комиссию, когда этим у нас занимается Татьяна? Село всю жизнь было у Захарова, к тому же его материал с выставки уже на машинке, сама вчера видела. А презентация эта? Я должна, на ночь глядя, тащиться в какой-то кабак? Будто я не знаю, что это такое – уютный ресторанчик! Как я домой доберусь? А Маруся? У нас сегодня гимнастика! И не ломай ты шею, дыши ровно, я уже с порога поняла, что тебе надо не тут торчать, а пойти опохмелиться.

– Вера, я тебе передаю распоряжение редактора. Не нравится – с ним разбирайся. А на похмелку дензнаки нужны. Если есть – давай, а то бесплатно советовать все вы горазды. – Глеб обиженно отвернулся.

Я махнула рукой и побрела к себе. Сунула исчирканный материал в сумку и задумалась. Что-то здесь не так. Я не считаю себя выдающимся мастером пера, но обычно мои писания не возвращают, да еще с такой разгромной резолюцией. Кстати, совершенно несправедливой. Да еще без всяких объяснений. И потом, почему мне так плотно зажали день? До поздней ночи я получаюсь на работе. Да это-то ладно, в газете всякое бывает, случается, что и продыхнуть некогда, но никто и никогда не навязывает расписание. Я протянула руку к телефону, хотела узнать у Татьяны, признанного знатока советов, депутатов и их комиссий, почему меня сунули в ее тему, но не успела, потому что аппарат неожиданно – я даже вздрогнула – зазвонил сам. Я сразу узнала Игоря – консультанта моей «Архиглупости». Собственно, он больше, чем консультант. Если бы не Игорь, я бы за эту инвестиционную компанию с ее липовыми акциями ни за что не взялась.

– Игорь, материал зарубили, – сходу пожаловалась я.

– Я как раз хотел тебя предупредить …. но это не по телефону. Надо встретиться.

Только позже я поняла, что пропустила мимо ушей еще одну странность, но тогда успела только произнести:

– Сегодня не могу.

Объяснить, почему не могу, не получилось, потому что дверь распахнулась, будто от пинка, и в кабинет влетел разъяренный редактор. Видно было, что кривая его настроения резко шла вниз. И все из-за меня.

– Ты еще здесь, Смородина?! – Я не узнавала обычно обходительного с сотрудницами шефа. – Дисциплину у нас еще никто не отменял! Или ты сию же минуту отправляешься на комиссию, или получаешь выговор в приказе! Через две минуты проверю, так что рекомендую прекратить посторонние разговоры по телефону! И предупреждаю: никуда не таскай эту свою статью, не позорь себя и газету!

Сходив ненадолго замуж, я, в общем-то, знаю, как бороться с мужскими истериками, поэтому как можно ласковее, с придыханием прошептала в трубку: «До встречи, милый, и обязательно позвони мне сегодня вечером. Я буду очень, очень ждать…!». Шеф так раскричался, что Игорю, конечно, все было слышно, поэтому он моментально сориентировался и без всякой надобности, потому что редактор уже шумно захлопнул за собой дверь, подыграл мне не менее ласковым: «Целую, лапа».

А я, схватив сумку, выскочила в коридор и успела крикнуть в широкую редакторскую спину, что на депутатов, так и быть, согласна, и на выставку тоже, если, конечно, редакции необходимы с нее целых два материала, но ни на какую ночную презентацию не пойду, пусть он объявляет хоть десять выговоров и пусть даже увольняет. Приподнятые поролоновыми подкладками плечи стильного пиджака чуть дернулись, и хотя ответа не последовало, я поняла, что злачные увеселения отменяются.

Внизу я быстренько оглядела припаркованные к Дому печати легковушки, надеясь обнаружить в редакционной черной «Волге» Антона Петровича. С ним всегда можно было договориться, но за рулем важно развалился пухлый и вредный Санечка, у которого никогда не было бензина для рядовых сотрудников. Я свернула к трамвайной остановке, на бегу успев злорадно отметить, что Санечка со своей заметно потрепанной «Волной» сильно теряет от соседства с новеньким красным «Мерседесом».

После нудного депутатского толковища, о котором писать было совершенно нечего, потому что ничего, естественно, на нем не решилось, я, тем не менее, прямо в облсовете набросала отчет, устроившись в крохотном кабинетике помощника председателя этой самой постоянной комиссии, который ко мне почему-то благоволил. Потом, памятуя о предстоящих в случае неповиновения грозных репрессиях, двинулась на сельскохозяйственную выставку, быстренько проскочила вдоль длинного ряда агрегатов, надо сказать, устрашающего вида и залегших, словно в засаде, и помчалась навстречу новым неприятностям.

Очередная имела даже имя – Карина – и все к нему прилагающееся: руки, ноги, голову и чрезвычайно острый язычок. Карина была тренером детской спортивной школы, и в ее группу по художественной гимнастике вот уже третий ход ходила моя Марусенька. Раньше я ее отвозила и привозила, но с этой зимы решила только встречать. Все-таки уже десять лет, пора привыкать к самостоятельности, тем более что трамвайная остановка была напротив спортзала, а другая в пяти минутах ходьбы от дома.

Трижды в неделю наши с дочкой утренние хлопоты разнообразились нытьем по поводу того, что надоела Маруське эта гимнастика, что Карина злая и противная, что она лягается, как лошадь, если не так поставишь бедро, и вообще, чуть что – ругается и обзывается «мясокомбинатом», и что надо быть совершенно бессердечной матерью, чтобы позволить посторонней, грубой и невоспитанной женщине издеваться над единственным ребенком. «А если она мне на растяжке связки порвет?» – трагически округлив глаза, вопрошала Маруся, зорко наблюдая за моей реакцией. И стоило чуть-чуть, в самой глубине души, дрогнуть, как она моментально развивала наступление. В конце концов, я соглашалась, что уж один-то разик пропустить тренировку можно, но вот послезавтра… «Обязательно, мамочка, как можно два раза подряд! Разве я не понимаю?» – радостно прыгала на меня Маруся и слюнявила щеки горячими благодарными поцелуями. Послезавтра все ее претензии к Карине повторялись с небольшими вариациями…

Но сегодня мы никак не могли пропустить занятия. Маруся это понимала и утром даже не заикнулась на любимую тему. Сегодня Карина проводила генеральную репетицию завтрашних соревнований, ответственного показательного мероприятия, к которым она относилась очень серьезно. Бедные девочки за месяц начинали ощущать важность события, и по мере приближения заветного дня тренировки становились все жестче, а гонения на нерадивых – все суровее. Родителям тоже доставалось. Кроме жалоб на дочерей, Карина одаривала нас подробными инструкциями о том, что должно быть надето на девочках, что обуто (каждый раз непременно новые, ненадеванные белые тряпичные тапочки), какие из предметов должны быть выстираны, какие отполированы (чтобы булавы блестели!), и сколько денег надо собрать «на организацию», то есть на цветы, минералку и пирожные на стол судейской коллегии, на призы для победителей и на всякие пустячки для утешения неудачниц.