Татьяна Степанова - Часы, идущие назад

Он остановился, вышел из машины.

Приблизился вплотную к кирпичной стене. Дотронулся до нее рукой. Задрал голову и глянул вверх – в ночь.

Над ним возвышалась Башня с часами.

Это грандиозное сооружение для плоского Горьевска было невероятно высоким. Капитан Первоцветов порой прикидывал, сколько метров в высоту башня.

Вокруг не было ни души. Ни охраны из ЧОПа, ни любопытных. Башня с часами, подсвеченная фонарями, вырастала из фабричных корпусов старой фабрики. Она словно касалась своим шпилем низко нависших над городом дождевых туч.

Порой капитану Первоцветову хотелось, чтобы эту дрянь сломали. Чтобы не было соблазна.

Никакого соблазна.

А потом он ощущал знакомый прилив крови, сердце замирало в груди от предвкушения чего-то невиданного, небывалого, того, что хотим узнать мы все.

Только боимся.

А вот он уже не боялся.

Он порой страстно этого ждал.

И в такие моменты желал, чтобы башня оказалась очень высокой, даже выше, чем по всем его расчетам. И чтобы она простояла еще века, притягивая к себе, соблазняя, как луна соблазняет своей недосягаемостью и совершенством бедных, безумных, больных ночных мотыльков.

– Это Окорок с фотографом рассчитался. Окорок – мужик мстительный, серьезный. Ты сам говорил, Андрюша, такой позор! Этот приезжий парень-фотограф так его опозорил! Окорок позора не прощает.

Ульяна Антипова шепнула это на ухо Андрею Казанскому – замглавы городской администрации Горьевска, которого Катя видела в Доме у реки. Ульяна и Казанский лежали в постели. Они были любовниками, но вместе не жили, что Ульяну огорчало. Казанский просто навещал ее – вот и в эту ночь приехал поздно.

Ввалился во втором часу ночи, без звонка, без букета, без подарка – она не смогла даже привести себя в порядок, выскочила всклокоченная, сонная, потная из постели. От этого можно было разъяриться, как львица. Но, вглядевшись в мрачное озабоченное лицо любовника, Ульяна прикусила язык.

Она на скорую руку собрала поесть и наполнила ванну горячей водой. Пока Казанский отмокал в ванне, она размышляла. И мысли ее были остры как бритва.

Ульяна пережила трудный день – она работала акушером-гинекологом роддома при местной центральной районной больнице. Целый день провела на ногах – тяжелые роды с осложнениями. Роженица поступила из Куровского, на сорок первой неделе, без схваток, с высокой температурой, с «двойным обвитием» вокруг шеи младенца. Они испробовали все, чтобы роды начались. Были моменты – роженица так орала, что Ульяне казалось, все кончится плохо. Но ребенок все же вышел. Он не кричал, а как-то сипел, постанывал, но дышал. Дышал!

Сегодня Ульяне было не до постельных игр, но Казанский и сам ничего такого не хотел. После ванны он отказался от еды, залез в теплую постель Ульяны и лежал на спине, глядя в потолок.

Тут-то Ульяна и спросила:

– Что это полиция по городу разъездилась, а?

Он промолчал.

– Это потому что фотографа убили? Мне девчонки в регистратуре сказали, когда я домой уходила. Того москвича с приветом. – Она прильнула к горячему телу Казанского и прошептала то самое: – Это Окорок его…

Казанский обнял ее, но взгляд его был все так же пуст, устремлен в потолок. Он о чем-то думал. О своем.

– Ты прочел, что в медкарте Окорока написано? Понял его диагноз? – шептала Ульяна. – Суслин из ординаторской за бутылку коньяка согласился показать мне его медкарту, я отксерила, как ты просил. Только зачем это тебе, Андрюша? Плохой диагноз. Пасмурный. Как прогноз погоды. Шторм предвещает.

– Бурю, – уточнил Казанский. – Ты забудь про это, детка. Может, это вообще – тщетные хлопоты.

Ульяна хотела спросить почему. «Ты же сам меня просил через знакомых врачей, кто на алкоголь падок, достать медкарту! И я сделала это ради тебя, хотя такие вещи грозят увольнением. Впрочем, чего мне бояться – Казанский в городе теперь сила и фактически единственная реальная власть. Он заступится. Он обещал, что очень скоро я получу должность заведующей родильным домом, когда старого главврача сплавят на пенсию».

– А этого фотографа убили в том доме, да? В регистратуре языками мелят. Нет, ну конечно, это Окорок его… Или же… Или это что-то другое? А, Андрюша? Другое?

– Спи, не болтай. Завтра рано вставать. – Казанский повернулся на бок, спрятал свое лицо от нее в подушке.

«Спи, не болтай, не мели языком» – так мать говаривала, когда жива была. Здесь, в этой квартире, в соседней комнате спала, храпела еще год назад. Так храпела, хоть из дома беги. Сердечники все храпуны. А у матери, кроме сердца, еще и астма была, и сосуды.

Что ж, это плата за жизнь, которую она прожила.

Мать высылали из Москвы сюда, в Горьевск, на сто первый километр, дважды. При Советах была такая форма наказания – не ссылка, а высылка.

Сто первый километр… Горьевск…

Мать его ненавидела. Но как-то прижилась все же в нем. А для нее, Ульяны, городишко стал родным. Она вернулась сюда после мединститута, а могла бы в Москве зацепиться. Но она вернулась. Ведь здесь жила, обрюзгнув и растолстев, ее мать, перенесшая два инфаркта.

Ах, а какая она была в молодости – ее мать… Красотка! Модельная девочка!

Мать была дорогой валютной проституткой, о чем, не смущаясь, любила вспоминать. Тутси-куколка… Тутси-леденец…

При совке таких считали «вредным элементом», паразитами и тунеядцами и высылали в рабочие фабричные города. Ломать хребет на производстве. Отца у Ульяна не имелось. Мать утверждала, что она «нежданчик».

Всю свою тридцативосьмилетнюю жизнь Ульяна Антипова положила на то, чтобы забыть, что она дочь проститутки, и стать настоящей уважаемой «дамой». Может, поэтому она выбрала профессию гинеколога. Хороших гинекологов в маленьких провинциальных городах пациентки боготворят. А именно женщины в провинции поддерживают и формируют негласное общественное мнение.

То, что она наконец достигла высокой планки и вытянула счастливый билет, Ульяна поняла, когда с ней начал встречаться Андрей Казанский из городской администрации. Ей тогда мнилось, что счастье не за горами: удачный брак, муж-начальник, семья, дом – полная чаша.

Но этого не случилось. Прошло несколько лет, а они все продолжали встречаться от раза к разу. И чем дальше, тем больше, тем преданнее и безропотнее Ульяна ему служила.

Тому, кто спал сейчас рядом с ней в ее пышной постели.

От разговоров об убийстве фотографа Казанский уклонился. А она о многом хотела спросить его. Хотя бы о том, что – вот, надо же, этот тип жил в доме у Марго Добролюбовой, снимал комнаты у Марго, которую так хорошо знала некогда ее покойная мать и которая сама была мать и…

Андрей Казанский рядом захрипел во сне так, словно захлебнулся чем-то на вздохе. Или ему кошмар приснился?