Татьяна Степанова - Светлый путь в никуда

Кабинет поражал взор застывшей во времени классикой обстановки – словно время перенеслось в пятидесятые годы, вернув в моду тяжелые дубовые стеллажи, зеленую лампу на мраморной подставке, кожаный черный диван у окна, массивный письменный стол с бронзовой чернильницей в виде кузнечной наковальни с молотом, окруженной венком из колосьев пшеницы. Огромный светлый кабинет наполняли книги, книги – все это были издания детских стихов Клавдии Первомайской разных лет в красочных обложках, сборники ее детских пьес, среди которых особо выделялась одна – та, что принесла ей громкую славу в самом начале писательского пути, – пьеса-сказка «Зимовье зверей». Кроме книг, полки стеллажей и застекленных книжных шкафов ломились от бронзовых, фарфоровых и деревянных фигурок, изображающих это самое «зимовье» – избушку и веселых персонажей сказки.

Катя знала их с детства.

Полковник Гущин тоже.

– Избушка – зимовье во мраке лесном, – произнес он тихо, останавливаясь на пороге кабинета и загораживая от Кати то, что открывалось там, в этой грандиозной комнате. – Замшелая крыша, свет солнца и тени…

– Все вместе так славно мы здесь заживем, – откликнулся эксперт-криминалист, шедший следом за Катей. – С детского сада наизусть, Федор Матвеевич. Как «Теремок» Маршака – «в чистом поле теремок, он не низок, не высок».

Все дети знают эту сказку Первомайской – веселую и озорную, где пестрая команда зверей – баран-меланхолик, гусь-резонер, свинья-трусишка, петух-фанфарон – противостоит плохой, но безумно очаровательной лисе, хулиганистому волку и туповатому мишке косолапому. В отличие от русской народной сказки, в пьесе Клавдии Первомайской Бык был заменен Котом. Кот-воркот – бархатный живот – остроумный и харизматичный сказочный персонаж, любимый детьми.

Несколько фарфоровых фигурок «зимовья», сброшенных на пол, разбились. Осколки белели на паркетном полу, лишенном ковра.

Из-за широкой спины Гущина, словно застывшего на пороге, Катя видела письменный стол, ореховое бюро, все сплошь заставленное коробками и пузырьками с лекарствами, консоль, на которой между гипсовыми бюстами Крылова и Горького на болванке красовался женский парик смоляного цвета в форме «каре».

Потом Катя увидела в углу деревянную кровать, явно новый предмет обстановки – неубранную, с пышными подушками, тумбочку, тоже всю уставленную лекарствами, меховые домашние тапочки. На стене напротив кровати, втиснутый между стеллажами и бюро, висел большой портрет в золоченой раме. Полная одутловатая темноглазая женщина с бледным лицом, двойным подбородком, густыми черными бровями и смоляными волосами, собранными на затылке в тугой узел, одетая в лиловое платье, строго и важно смотрела на полицейских.

Гущин как-то хрипло выдохнул и шагнул вперед, открывая Кате обзор.

Она увидела инвалидное кресло, опрокинутое на бок.

На полу у кресла лежала крошечная высохшая старуха. Ее стеганый домашний халат распахнулся, открывая футболку и надетые пухлые памперсы, худые скрюченные ноги, похожие на конечности скелета, обтянутые пергаментной кожей, испещренные вздувшимися венами. Старуха лежала в луже крови, растекшейся по паркету. Ее лысая голова была разбита чудовищной силы ударами.

Катя с содроганием увидела предмет, которым убили Клавдию Первомайскую. Это была самая большая, массивная и очень тяжелая бронзовая статуэтка, изображающая «Зимовье зверей». Бронзовая избушка, из окон которой высовывались ее жильцы. Бронзовый петух восседал на крыше, расправив крылья, орал ку-ка-ре-кууууууу!

Петуха покрывали сгустки запекшейся крови. Баран, гусь, свинья и кот-воркот тоже купались в крови.

– Черепно-мозговая травма, – констатировал судмедэксперт. – У нее череп проломлен в лобной и височной области. Огнестрельных ран нет. Ни одной.

– Что же, пулю на старуху убийца пожалел? – спросил полковник Гущин.

– Может, у него патроны закончились? – предположил эксперт неуверенно.

– Когда забираются в дом с намерением прикончить его хозяев, на патронах не экономят. Если ствол задействуют, патронов всегда хватает. – Полковник Гущин наклонился, осматривая тело. – Нет, здесь что-то другое… Такие удары. А ей ведь девяносто девять лет! Через каких-то десять дней столетний юбилей. И такая ярость при нападении. Она убийцу тоже видела, как и внучка в свой последний миг, на нее не сзади напали. А где стояла эта бронзовая штука?

– Мы пока не знаем точно, но это вещь отсюда, из кабинета. И, Федор Матвеевич, обратите внимание. Я не специалист, но даже я вижу, что это – настоящий Поленов, – эксперт указал на небольшую картину в нише кабинета. – А там над ее письменным столом картина Ильи Глазунова. А вот здесь, похоже, пейзажи Коровина. Это ценные картины. И ничего убийца не взял. На ее дочери золотой браслет и кольца на пальцах. В гостиной на диване – ее сумка, и там портмоне и кредитки. Все на месте.

– А мобильный дочери?

– Тоже. Он старой модели, – откликнулся начальник УВД. – Сотрудники его изъяли как вещдок, но там нет подключения к интернету – старая модель, только звонки. Будем проверять.

– Двоих убил чисто, ее же, столетнюю старуху, вот так зверски кроваво, – полковник Гущин вглядывался в лицо Первомайской. – Катя, подойди сюда. Ближе. Еще ближе. Ты на месте преступления. Не время чувств лишаться, как тургеневская барышня.

– Я в порядке, Федор Матвеевич, – Катя произнесла это сквозь стиснутые зубы.

Запах крови. Он наполнял душный кабинет. Давность смерти – двенадцать часов… Потом запах станет еще хуже.

– В релизе для прессы о том, что способ убийства отличен, – тоже ни слова. Все три жертвы погибли от огнестрельных ранений. Так объявишь журналистам.

– Понятно. Я сейчас же займусь составлением релиза, – Катя смотрела на Первомайскую.

Зимовье зверей… свет солнца и тени…

– Чуть позже напишешь. Что скажешь об этом деле?

– Федор Матвеевич, это не ограбление.

– Не ограбление. Убийство, причина которого нам неясна. Когда убивают несколько человек в доме, какие могут быть цели?

– Никаких, если убийца псих ненормальный, маньяк-садист.

– А если не маньяк?

– Ненависть. Ненавидит всех, всю семью желает уничтожить под корень.

– А еще?

– Хочет убить кого-то одного из членов семьи. Именно этот кто-то – главная жертва и цель. Остальные убираются как свидетели убийства.

Гущин посмотрел на Катю и отошел от тела.

– Что можно сказать, исходя из последнего, об этом убийстве?

– Что целью была она… старуха, – Катя желала лишь одного – выскочить, как пробка из бутылки, из этого проклятого дома, из этого чертова поселка – гибрида «Московского писателя» и «Светлого пути». – Потому что ее убили вот так… страшно. А тех других застрелили, чтобы они не назвали убийцу.