Инна Тронина - Чёрная зима

Шведов замолчал, потому что зазвонила «Дельта». Салин взял трубку, а из темноты опять налетела воющая метель.

– Слушаю… Ах, Лёнька? А я тебя как раз жду. Да, действительно хватился. Пять «кусков», как сейчас говорят. Точно? И несколько визитных карточек? Безусловно, подъеду. Да, ты прав. Большее всего я жалел бумажник крокодиловой кожи, который из Египта привёз. Таких здесь нет. Замётано. В семь часов буду на Кропоткинской. – И Салин положил трубку. – Вадим Александрович, вы уже не юноша, а кандидат в доктора. Поймите, при всём моём желании диссертация не пойдёт. И у меня, и у вас будет загублена карьера.

– И будет не съездить в Египет за новым бумажником? – Шведов всё-таки встал. – Ладно, я поразмыслю над нашим разговором. Вы ещё не передумали везти меня на вокзал? Кажется, у вас появились какие-то срочные дела?

Салин выключил лампу и зажёг люстру с такими длинными подвесками, что они едва не хлестали проходящих внизу по макушкам, и всё время звенели.

– Рано ещё. – Салин снял халат и стал натягивать пуловер. – Звонил Лёня Крапивницкий насчёт бумажника. Вместе были на вечеринке у одного молодого миллионера, как следует вдели. И я, представьте себе, посеял этот самый бумажник. Вы слышали, что там было – пять тысяч долларов, визитки… Значит, обронил. Начались танцы, и хозяин пригласил очаровательных девушек. Сейчас в Москве существует такая услуга. Сколько угодно красавиц можно вызвать по телефону. Не знаю, как в Питере…

Салин завязал галстук, натянул пиджак и посмотрел на себя в зеркало.

– Мы как раз успеем заехать на Кропоткинскую. Иначе мне потом будет не выбраться за бумажником…

Одевались они в передней. Салин натягивал пальто, подбитое красной лисой, потому что всегда очень мёрз. Шведов застёгивал «молнию» синей куртки на искусственном меху, с капюшоном. Ирландский сеттер Салина по кличке Валет выскочил в прихожую и очень опечалился, поняв, что гулять его не возьмут.

Салин пообещал четвероногому другу, что придёт дочка Алечка и выведет его во двор, а папе некогда. Сеттер скулил, кидался под ноги хозяина и даже, вроде, плакал. Когда дверь закрылась, долго царапал её когтями и тоскливо выл, ткнувшись мордой в липкий коврик.

«Мицубиси» летела сквозь пургу, но выстуженной, грязной, мрачной Москве, забросанной окурками и банками из-под пива. В вихрях бури кружились и мятые пачки «Данхилла», «Мальборо», «Кэмела» и прочего престижного курева. Около станций метро, не чувствуя, казалось, ни усталости, ни холода, стояли верзилы с картонными табличками на груди: «Куплю ваучер», «Куплю золото и серебро», «Куплю $ и DM», «Куплю микросхемы».

Некоторое время Салин молчал. Он вёл машину через Бакунинскую, потом проехали Садовое кольцо и оказались на Чернышевской. Оттуда до Кропоткинской было не так уж далеко. Шведов особенно не опечалился, так как ждал подобного поворота событий. Он сейчас размышлял, сколько лет он потеряет, пока дождётся времени, подходящего для опубликования собственных исследований по использованию социальной психологии в политической борьбе.

Вид нищих, валяющихся прямо на тротуарах бомжей, бесчисленных лоточников, уличных музыкантов, которые, посинев от холода, старательно души в трубы, уже не шокировал Шведова. И он думал о том, как приедет на Тихорецкий, в свою квартиру, которая уже восемь лет принадлежит только ему.

Пьяные компании и откровенный разврат надоели ещё в детстве. Тогда Галия Искендеровна Шведова, ничуть не стесняясь подрастающего сына, водила к себе любовников. Сначала всё это происходило на Лермонтовском проспекте, за занавеской. Потом, когда жили на правом берегу Невы, на углу Октябрьской набережной и проспекта Большевиков, в Вадима появилась своя комната.

Туда он и скрывался на время оргий, но всё же очень страдал от грохота, визга, громоподобной музыки и топота ног многочисленных собутыльников Галии. Вадим жалел, что мать, вытравливая его из чрева, повредила ему позвоночник, а не слуховые нервы; в том случае жить было бы много легче. Галия всегда называла себя «субботницей», охотно объясняя, что это такое.

– Сынок, бывают бабочки – крапивницы, капустницы… А я – субботница. По субботам, после трудовой недели, некоторым мужчинам нужно расслабиться. Отдохнуть – от начальства, от жён, от детей. И чтобы потом на алименты и на скандалы не нарываться. А я – вот она! Всегда под рукой, беру немного, а со мной весело. И тебе ведь гостинцы приносят. Правда, сынок? Иначе мы с тобой жить никак не можем. Неучёная я, понимаешь?

Тогда Вадик и поклялся непременно выучиться, чтобы вытащить мать из этого болота, и самому не увязнуть в нём. Уже потом, когда сын стал взрослым, Галия развила свою мысль дальше.

– «Субботница» – это среднее между проституткой и шлюхой. Проститутка без души работает, только за деньги. Шлюхи – сами озабоченные, распущенные, заразные. А я за собой слежу. Всё с шуточками-прибауточками. Весёлая, красивая! Сготовлю, постираю… А чего ещё мужикам надо?

Вадим, уходя в Университет, ответил матери с порога:

– Таким, как к тебе сюда шляются, действительно больше ничего не надо. Молодец, что помогаешь кобелям облегчиться, а то они на улице могут кого-нибудь изнасиловать. Ты, наверное, таким образом, уже многих спасла…

– Вадим Александрович, я вижу, вы всё больше печалитесь…

Салин включил автомагнитолу. Салон заполнила нежная мелодия с колокольным перезвоном.

– Ничего, не опоздаем. Вы подождёте в машине, я заберу бумажник – и назад. Обиделись на меня? Не надо. Я вам в отцы гожусь, и добра желаю. Если бы вы пока согласились «варить лапшу», то заработали бы куда больше. А там, глядишь, появится возможность протащить докторскую. Мне не столько уж много лет, но на моём веку много веяний поменялось, и ещё сменятся. Может быть, вы впоследствии на своей теории приобретёте мировое имя. А сейчас – уж простите…

– Из меня повар негодный.

Шведов заметил, что Салин всё же остановился на красный свет у Боровицкой. Другие же иномарки неслись, едва не сбивая пешеходов.

Такая уж традиция сложилась не только в столице, но и в бывшем Ленинграде. Хозяева жизни старались не замечать «быдло», которое ходило пешком. Кремль казался Шведову собственным призраком, хоть над ним и горели звёзды. Дома стояли в метели, как холодные потухшие печи. Электричество горело плохо, и всегда ярко освещённые улицы пропадали в октябрьских сумерках. «Мицубиси» ехала словно по Москве вчерашнего дня. Силуэт города сохранялся, но суть была уже совершенно иной…

– «Варить лапшу» означало стряпать столбики с результатами социологических опросов; и Вадим отлично знал, как это делается. В подавляющем большинстве случаев с людьми и не разговаривали. Брали имя-отчество, например, Иван Васильевич. И делали вывод – пожилой, антирыночник, тоскует по старым порядкам. А, например, Игорь Валерьевич – деловой человек. Он может ответить только одно – счастлив, свободен, с увлечением делает деньги.