Сергей Богачев - Век испытаний

Холодно было невыносимо. Стены, которые от осенних дождей покрылись влагой даже изнутри, а потом обильно поросли чёрной плесенью, теперь были покрыты замёрзшими капельками росы.

За два с половиной года пребывания в разного рода изоляторах, камерах следственных отделов Павел уже научился высматривать даже в самых малых мелочах что-нибудь положительное.

Сокамерники попадались ему самые разные – от карточных шулеров и до классовых врагов графских кровей, но кастовость на воле и кастовость здесь, в заключении, была абсолютно разной. Не имело почти никакого значения твоё прошлое. Все заслуги, богатство, связи и гонор оставлялись с той стороны решётки – на воле. Кто имел характер, знания, силу воли и духовитость, тот мог на что-то рассчитывать по эту сторону прутьев.

Особенности пребывания в ограниченном пространстве в обществе малознакомых и часто пренеприятных персонажей меняют в сидельце всё. Характер, привычки, внешний вид, манера говорить – всё мимикрирует для достижения одной цели – не совершить ошибку и выжить. Кто ошибался в правилах тюремного поведения, нарушал здешние законы, мог пострадать и физически, и морально, и потерять в статусе настолько, что потом было уже не подняться. Кто ошибался в людях, мог раскрыть душу перед «наседкой» и сболтнуть лишнего о подельниках или о себе. После таких подсадных уток многие получали новые сроки, а иногда и высшую меру.

Павел поначалу попал в камеру к таким же, как и он, «политическим». Год назад был у них священник, отец Евгений – всё наставлял сокамерников на путь истинный. Вроде и не лез в душу, а так, пару слов вставит и на разговор выводит о жизни, о вере, о Родине, о родителях. Понемногу с ним стали советоваться, особенно после того, как получали письма от родных.

– Что, сынок, весточка пришла? – Хоть поп и был классовым врагом, всё же его тихая, с лёгким оканьем речь располагала к общению. Так говорили в вологодских краях – там, где жизнь никогда не была сытой и люди, как и почти везде, находили отдушину в церкви.

Пашка развернул свёрток, не так давно упакованный его любимой, и достал вязаные носки. Они пахли её руками. Такими нежными и белыми руками любимой женщины.

Он дышал этим запахом, не в силах оторваться от аромата. Глаза нашли свёрнутую записку, которую она аккуратно положила между парой рубашек и тёплыми штанами, но при досмотре свёрток тщательно проверили и так и передали – навалом, обернув в ту же бумагу. Письмо было тоже прочитано и пропущено к адресату.

«Милый мой, хороший Пашка. Как же я за тобой скучаю! Почему ты там оказался? Как можно? Не знаю, что и думать. Никто мне не докажет, что ты заслужил сидеть в тюрьме. Разговаривала с Ремизовым. Он тоже не верит, что ты в чём-то виноват. Буду рядом, чего бы мне это не стоило. Буду искать справедливость.

Люблю тебя.

Полина»

Отец Евгений бросил вопросительный взгляд.

– Что, отец Евгений, переживаете о моей душе? – Пашка привык ловить любой взгляд в свою сторону.

– Нет, сын мой… Вижу, неспокойно тебе.

– Мне неспокойно уже давно…

– Так поделись, не страдай. Исповедуйся.

– Не грешил я, отец, чтобы исповедоваться. Пусть другие очистят душу.

– Гордыня – тоже грех. Если ты здесь, значит, Бог послал тебе испытание. Может быть, в наказание, а может, и для того, чтобы проверить, на что ты способен. Ты считаешь своё заключение несправедливым, а Он думает иначе.

Пашка протянул попу письмо молча, как будто нехотя, а тот не спеша надел очки и начал читать вслух.

– Что ж, скажу тебе только, что человек, который писал это, тобой дорожит. Может быть, рука Божья направит его в нужную сторону и всё сложится. Я не знаю. Может быть, этот Ремизов станет его посланником для тебя… Я понятия не имею, кто это. И знать не хочу. Сам разберёшься. И меня вспомнишь.

Где сейчас этот отец Евгений? Может, там же, где и Артём, а может быть, пошёл по этапу и машет кайлом, как его бывшие сокамерники. Как вы, отец, там говорили? – пути Господни неисповедимы?

Черепанов вспоминал эти речи священника, свернувшись калачиком на верхней полке. Поп был у них в камере недолго, около месяца, но стал единственным, кто получил доступ к его сокровенному. Много часов они провели за беседами о праведном, о зле и добре, о справедливости. Но в один из дней дверь открылась, и служивый в синем околыше прокричал:

– Кочетков, на выход с вещами! – Кочетковым, как оказалось, был священник. А Пашка даже и не знал, что у него есть фамилия…

Сидельцы в камере с того времени уже много раз сменились, и теперь паханом был Севан. Уголовник из элитных – считалось, что шнифер [5] Шнифер – вор, специализирующийся на взломе касс и сейфов. .

Пашке было непонятно, почему такой элемент попадал в тюрьму НКВД, но их там было много. При этом уголовники кочевали по хатам и всегда имели вид почти холёный и сытый. Не в пример проворовавшимся бухгалтерам, служащим и странным сидельцам, которых взяли «ни за что».

Севан не был армянином, скорее под него маскировался. Ничего общего с озером в благословенных краях он не имел, хотя был не против, если кто-то думал именно так. Никто не знал, как его окрестили при рождении. Поговаривали, что откликался на имя Всеволод, но его крупный нос и волосы с лёгкой проседью по бокам придавали такой кавказский вид, что однажды Севан решил для себя, что если так полезно для дела, то пусть будет.

Севан был из нахичеванских воров. Но не из того Нахичеваня, что на реке Нахичеванчай, а из того, что на Дону. Таганрог, Ростов, Екатеринослав и окрестности одно время полнились слухами, что сейфы банков и кредитных обществ по ночам теряли содержимое, как толстяк после диареи. Сколько ни билась царская полиция, а наглеца так и не арестовали. Ходили слухи, что взломщика взяли на притоне вместе с корешами, то говорили, что он ушёл в Одессу со всеми кушами и оттуда чухнул в Америку, но каждый раз взломы происходили опять, причём суммы становились всё больше и больше.

Никуда Севан не уезжал и даже не собирался, самой дальней точкой его гастролей была Варшава, где его райзен [6] Райзен – путешествие с воровской целью. окончился весьма прибыльно – он очистил два ювелирных магазина. Просто с очередной партией тюремных ходоков запускались «утки» с историями о счастливом побеге самого ушлого в Ростове взломщика касс, что на некоторое время уводило ищеек по ложному следу.

Первая ходка известного взломщика образовалась на волне нэпа. Севан за годы революционных перемен истосковался за работой, да и поизносился к тому же, а общий уровень состоятельности граждан оставлял всё меньше шансов на встречу с жирным «медведем». И тут на радость коммерсантам и всей братии, их обиравшей незаконными способами, власть объявила, что можно зарабатывать. Стали появляться новые вывески – продуктовые магазины, ресторации с полным набором деликатесов, даже меховые лавки, торговавшие сибирской пушниной. Но настоящим праздником для Севана стало открытие Ростово-Нахичеванского Общества взаимного кредитования.