Григорий Свирский - Ленинский тупик

— Тонька! — В голосе Силантия звучал испуг: разрисует нас крановщик в газетке — мать родная не узнает! — Поди ботинки оботри… Срамота ты наша!

Тоня взглянула на свои ботинки, смутилась. Место ее уже заняла Нюра. Лицо ее было сосредоточенным, неулыбчивым, словно она и не собиралась петь. Она и не пропела, скорее выговорила песенной скороговоркой, косясь на Некрасова:

— Девки, кирпич привезли навалом! — зычный голос Силантия заглушил и частушку и притопывания. — Давай все вниз!

Тоня, обтиравшая ботинок, швырнула тряпку на подмости. Она почти примирилась с безденежьем. Но сейчас, после слов Нюры, переимчивая и «шумоватая», как называли ее подруги, Тоня навалилась на Силантия всем телом, выкрикивая что-то.

Силантий отталкивал ее от себя, призывая Некрасова не слушать девку; она — кто ж этого не знает! — в любой разговор плеснет керосинчику.

— Керосинщица! Потому тебя и замуж не берут!

В самом деле, с Тоней что-то произошло, заметил Игорь. Она заметно подурнела. Подбородок словно бы уменьшился, длинный нос заострился и посерел, отчего лицо стало казаться птичьим.

— Сорока!

Силантий глушил ее голос своим надтреснутым, гудящим баском. Слышны были лишь обрывки фраз Тони: «…выводиловка — грабиловка… Сколько хочет, столько и даст! Вчерась сколько мне закрыли?.. А Тихону намазали! За чей счет?!»

Силантнй открыл рот, как оглушенный. Потом, всплеснув руками, бросился за Инякиным.

Тихона Инякина встретили хмуро:

— Прилетел, завитушечник!

Ивякин выждал тишины. Едва она установилась, бросил одну-единственную фразу:

— Вы что, девки, шумите? Хотите, чтоб из-за вас Ермакова сняли?

И словно бы он не сказал, профсоюзный «завитушечник», а хлестнул длинным, как у пастуха, бичом сразу по всем лицам.

Подсобницы глядели на него морщась.

— А за что? — спросило сразу несколько голосов.

Игорь смотрел на Инякина с удивлением: «Оберегает Ермакова… От своих?»

Подсобницы заспешили одна за другой разгружать кирпич. Они проходили мимо Игоря боком, стараясь не задеть его и надвигая белые платки на самые глаза.

Игорь двинулся к своему крану вслед за Инякиным, который спешил по трапу, горбясь, с фуганком подмышкой. Серая, с аккуратными заплатами на локтях и на воротнике рубашка Инякина мелькала внизу; все более удаляясь от Игоря, — похоже, Инякин избегал оставаться с Некрасовым для разговора с глазу на глаз. «Завитушечник»? Инякин, оказывается, слывет у девчат не только мастером по деревянным завиткам, которые он ставит на перила лестниц в места изгиба. Видно, не только дерево, побывав в его руках, может стать гладким, без острых углов, кругляшом…

Ночью Игорь проснулся оттого, что словно бы наяву услышал разноголосое: «мне вывели…», «ему намазали…», «нам закрыли всего по шестнадцать рубликов», «Что мне жрать до получки?»

Перед глазами возник недостроенный корпус. Белые платочки девчат. Гомон. Слова сливались, по сути дела, в одно, которое произносилось со смирением или жалобой во всех углах стройки:

«Выводиловка!» «Выводиловка — грабиловка! — кричала Тоня. — Сколько вздумают, столько и выводят!..»

Силантий и Тихон испугались девчонок? Что ж, именно отсюда начать крошить, рвать мерзлоту? Это — поплавок?

Решил потолковать после смены с корпусным прорабом, с которым до сих пор и словом не перекинулся.

Прораба в тот день сняли…

Назавтра Игорь явился в трест, спросил у спешившего куда-то молодого инженера, где прораб Огнежка Акопян.

— В каталажке! — бросил тот, пробегая.

— Где?!

— В каталажке! — прокричал инженер, устремляясь вниз по лестнице. — Первая дверь направо.

Игорь Иванович зашел в узенькую, в одно окно, комнату, заставленную шкафами, на которых лежали кипы старых бумаг. С каждым шагом от двери едкий щекочущий ноздри запах книжной пыли все более уступал аромату левкоев. Левкои белели на столе, в банке из-под майонеза.

Огнежка не сводила глаз с левкоев, покачиваясь на скрипучем стуле.

Игорь заколебался: подойти к Огнежке или возвратиться? Проблемный разговор с девицей, у которой столь ярко, ну, просто вызывающе ярко накрашенные губы, прическа мужская, короткая — явно от модного парикмахера. Брючки узкие, и тут своя мода, наверное. Зеленоватая крепдешиновая кофточка с очень короткими рукавами. Но больше всего насторожили белые босоножки сверхмодного фасона, без задников. Босоножки валяются под столом. Ноги в капроновых носках покоятся на связке пожелтевших нарядов, бесцеремонно брошенных на пол. Впрочем, ноги не покоятся, они вытанцовывают что-то… «В таком наряде — на стройку? По грязищи…»

Хотел уж повернуться и уйти. Но тут заметил в углу комнаты большие рабочие ботинки в засохшней глине. Над ними вешалка. На ней курточка и белый плащ. Задержался. Кашлянул.

Огнежка порывисто оглянулась. Смуглая. Огненная молодая женщина. То ли армянка. То ли грузинка. Словом, Кавказ во всей красе..

Спросила почему-то с неприязненной усмешкой, чем она обязана посещению редактора новорожденной стенной печати… Нужен совет? И беззвучно, одними губами: «Мой?!»

Игорь решительным жестом пододвинул стул. Огнежка как-то сразу подобралась, неестественно выпрямилась на стуле; высокая, по-мальчишески угловатая, она напоминала теперь школьницу старших классов, которая вытянулась вдруг, в один год, тревожа родителей своими худыми ключицами и впалыми щеками, вызывая их удивленные возгласы: «В кого она растет?»

— Почему здесь каталажка? — не сразу отозвалась Огнежка. Замкнутая, обозленная, она заставляла себя быть корректной.

Оказывается, так здесь прозвали комнату, где сидел инженер по труду и зарплате. Вот уже много лет в тресте на эту должность не назначали, на нее чуть не силой гнали. Новоиспеченный специалист по труду и зарплате тосковал в «каталажке» до тех пор, пока на смену ему не приводили следующего. Впрочем, долго ждать не приходилось — два-три месяца — и отсидка кончена. Может быть, кто-нибудь из инженеров-строителей задержался бы здесь и долее, но, во-первых, каждому вскоре становилось ясно, что в финансовых дебрях треста не только черт, сам Ермак ногу сломит; во-вторых, можно ли полюбить «каталажку»?

Игорь присел, объяснил, что явился поговорить о «выводиловке». Огнежка постучала без нужды костяшками счетов, изрезанных кончиком чьего-то ножа и забрызганных чернилами; объяснила, пытаясь нащупать ногами туфли и объясняя, что она за свой трудовой стаж с иной системой оплаты не встречалась.