Григорий Свирский - Ленинский тупик

Голоса взметнулись костром. Огнежку жаром обдало Что же будет? Уравниловка? Шурка, ты что молчишь? Скажи…

— У него слово рубль стоит.

— Я переучиваться не буду! У меня сноха учится! — проорали из угла знакомым, с присвистом, голосом.

Нюра повернулась всем корпусом к углу: — Со снохой учиться не стыдно. Со снохой пить стыдно.

— Намекаешь! — взвился голос. Шум поднялся в красном уголке такой, что казалось, кто-то в углу включил на полную мощность огромную, как комод, блестевшую полировкой радиолу и шарит, и шарит по эфиру, не может настроиться… Игорь едва унял расходившиеся страсти. Огнежка отвечала на вопросы спокойным голосом, лишь нога ее пританцовывала, словно стояла она этой ногой не на полу, а на раскаленном песке.

Огнежку окликнули. К телефону. Кто там еще? Оказалось, Ермаков. Голос управляющего гудел раздраженно: — Вы что самовольничаете? Что? Не ваше дело этими вопросами заниматься. Поднимайте свои вопросы И вообще, все это нереально в наших условиях..

Бросив трубку на рычажок, Огнежка вернулась к распахнутым настежь дверям красного уголка. Остановилась, недоумевающая, испуганная. Не столько словами, сколько страстью, с которой они произносились.

— Пущай Огнежка опыты разводит с канцеляр-с-с-кими. Им все одно, как они выскочат из опыта, в штанах иль без штанов: они в теплой комнате сидят…

Огнежка привалилась плечом к стене. И Ермаков готов разорвать ее в клочья, и Гуща..

В красном Уголке затихало. В наступившей тишине прозвучал глуховато-высокий голос, инякинский. Огнежка пыталась вникнуть в смысл инякинских слов, но различала лишь глумливые нотки в его голосе.

«Вот ты как?!»

Впрочем, разве она ожидала чего-либо иного? Особенно после того, как наблюдала Инякина в новом Клубе.

По тому, как Тихон Инякин разговаривал с подсобницами (чаще всего он не удостаивал их ответом), по тому, как грубовато-фамильярно, по-хозяйски, обращался даже с незнакомыми ему рабочими, покровительственно похлопывая их по спине, по тому, наконец, как Тихон Инякин отвечал на вопросы университетских гостей (на губах Инякина то и дело змеилась усмешечка), можно было без особого труда понять, что он думал о каждом из присутствовавших и обо всех вместе…

Он, Тихон Иванович Инякин, первый человек на стройке, а стройка, известно, ныне основа основ на русской земле, он, Инякнн, всему делу голова, а не Силантий и прочие твари бессловесные, не зелень, вроде Шурки, не бабы, которым дорога от печи до порога, и уж конечно не какие-то университетские да канцелярские, фофаны интеллигентские, которые на его, Инякина, хребте в рай едут. Все, кроме настоящей власти — Ермакова и тех, кто над ним, все на свете навоз, над которым тот хозяин; у кого вилы в руках!

С того вечера в новом клубе, когда Огнежке казалось, она до конца поняла Инякина, все в нем — и въедливый голос, и его переменчивые манеры, то грубо-сановитые, то «лебезливые», даже чистый ватник Инякина с зелеными заплатами на локтях — все вызывало у Огнежки чувство омерзения. Откуда он взялся, этот рабочий, больше всего на свете презирающий рабочего человека?.. И кому он на стройке нужен?

Инякинский голос взмыл фистулой. Огнежка сжала кулаки и, оттерев кого-то плечом, протолкалась в красный уголок. Из ушей ее будто вода вылилась. Она услышала вдруг и скрип стульев, и чье-то покашливание, и инякинскую издевку, обращенную — странно! — не к ней, а к Гуще:

— Обычай наш бычий, Вань, а ум — телячий, да-а., Слыхано ли дело — добрый почин сапогами пихать… Скажи лучше, учить меня будешь?

Стихли даже самые неугомонные, даже Тоня, все время норовившая что-то сказать. Инякин просит его учить?

— Как?.. Чему?..

— Я говорю: учить меня и других плотников да такелажников, что стонут от простоев, будешь?.. Чему-чему! Каменному делу, известно. — И уже добродушно, по-приятельски: — Помогать вам будем, сухоруким. Похоже, Инякин поддержал ее в ту минуту, когда решалось, быть или не быть в Заречье «огнежкиной» бригаде.

Когда все разошлись, она отыскала Инякина. Протянула ему сразу обе руки. Руки Инякина мягкие. Не такие, как у каменщиков. Белые. Плотницкие руки. Узкие, щелочками, глаза смеялись.

— Как беда, Огнежка, хватайся за еловый сучок. Примета верная — Он отвел ее в сторону, шепнул доверительно: — Это все ладно. Да как бы тебе сказать… Извини меня, Огнежка, может, то страхи пустые, стариковские… Боюсь, как бы не угодить тебе сюда, — он изобразил огромными белыми пальцами решетку. — И не позже как через денек-два… Вот какое дело…

Оказывается, пока Огнежку вызывали к телефону взяла слово Нюра. Она негодовала на то, что строительные детали не берегут. Куда ни глянешь, рубли валяются. — Ванну привезли на стройку давным-давно, но наверх не подымают. Тоне-такелажнице удобно прятаться в ней от ветра.

Огнежка словно наяву увидала и эту белую эмалированную ванну и торчавшую из нее голову Тони в цигейковой шапке, повязанной сверху черным платком.

Инякин покосился по сторонам, продолжал, понизив голос:

— Тонька на Нюру ка-ак глянет глазищи повылазили. Зрачки как пятачки. Помяните мое слово: она Нюру или с корпуса столкнет, или бетонный блок ей на голову опустит… Развести их надо по разным бригадам. Утречком! К вечеру может быть поздно.

Огнежка невольно отступила на шаг. — Полноте, Тихон Иванович…

Инякин пожал плечами: Али вы нашу Тонечку не знаете? Коли ей что в башку втемяшится…

Игорь Иванович окликнул Огнежку, чтобы ехать вместе с ней в главное управление. Она не сразу отозвалась, встревоженная своими думами.

Некрасов, признаться, и сам побаивался визита к Зоту Ивановичу Инякину: не проходило дня, чтобы Ермаков не поминал лихом Зота Инякина и его «шарашкину контору», как величал он это управление.

Когда-то Ермаков сам выдвинул Зота Инякина в главное управление («чтоб избавиться от бездари», как пояснял он теперь). И тот спустя некоторое время занял пост начальника управления — непосредственного начальника Ермакова. «Мой крест!» — тяжко вздыхал Ермаков, перебирая в руках циркуляры, подписанные Инякиным.

Мудрено ли, что Зот Инякин представлялся Некрасову жирной глыбой с лающим голосом… Игорь Иванович был крайне удивлен, когда перед ним предстал низенький, худощавый человек в рубашке апаш (пиджак висел на спинке стула). В отличие от своего ширококостного и длинного брата («Тихон, достань воробушка!» дразнили его Тонька), какой-то нескладный, одно плечо выше другого, и подчеркнуто вежливый, на удивление аккуратный — он принял их точно в назначенное время — и, главное, деловой. Правда, минуты две он молчал, вглядываясь в вошедших острым испытующим взглядом следователя, который смутил Огнежку. Выслушав Некрасова — «хрущевский глаз», понимал Зот Иванович, не произнес ни одного слова. Он вырвал из блокнота листок с грифом «начальник управления», написал не синим карандашом и аршинными буквами, а скромным, прямым, почти ученическим почерком о том, что разрешает создать в порядке опыта одну комплексную бригаду.