Григорий Свирский - Ленинский тупик

— Тонь! Когда должон быть сдан дом-та?

От Тони, самой любопытной на стройке женщины, ничто не ускользнуло; Она, как и Нюра, прекрасно знала, когда предполагали закончить корпус, но отозвалась голосом не вполне проснувшегося человека:

— Когда будет готов, тогда, значит, и сдадут.

Прошло несколько секунд, пока прозвучал следующий вопрос:

— Девушки, а разве вы не соревнуетесь за досрочную сдачу дома?

Нюра взглянула на Тоню: — Тонь, мы соревнуемся?

— Что нам соревноваться, — вяло откликнулась Тоня. — Наше дело — лопатой махать.

Из горла Ермакова вырвался какой-то клекотный звук. Мужчина в каракулевой ушанке дотронулся рукой до его локтя: мол, погодите, Сергей Сергеевич, — и спросил обеспокоенно и удивленно:

— Девушка, вы откуда?

— Мы-та? — снова завела Нюра.

— Ну да, вы.

— Мыта воронежские…

— Спрашивают, где вы сейчас живете? — перебил ее кто-то из-за спины Ермакова.

— Мы-та?

— Ну да, вы?.

— Мыта в Заречье.

— В общежитии?

Мужчина в каракулевой ушанке приблизился к Нюре почти вплотную.

— Скажите, у вас в общежитии красный уголок есть? Красный уголок? Как же…

— К вам агитатор ходит?

Нюра откинулась всем корпусом назад, ответила с видом человека, оскорбленного до глубины души:

— Ко мне мужчины не ходят! Бывал сродственник дядя, но нынче уехал.

Мужчина в каракулевой ушанке повернулся и молча зашагал прочь. За ним гуськом потянулись остальные.

Нюру вызвали к управляющему в тот же вечер.: — Чем я тебя обидел? — вскричал Ермаков, едва она переступила порог его кабинета. — Чем?! Приехала с ребенком — взяли. В подсобницы вывели! Зачем дурочкой прикинулась? Без ножа зарезала!

Нюра подошла к столу управляющего и, глядя Ермакову в глаза, отчеканила своим тоненьким, протяжным голоском:

— Вы управляющий. Слово-то какое! Управляющий всей стройкой. А кем вы прикидываетесь?.. Изрявкался весь, исклектался!

От обидных слов Ермаков, по обыкновению, отмахивался. И тут же забывал о них, по горло занятый стройкой или станом. Но слова Нюры звучали не одной лишь обидой.

Клекчут только орлы. Стало быть, высоко ставит управляющего подсобница каменщика Нюра. Хоть и осмеяла, опозорила, но… в подсознании ее живет не «истявкался» или «извылся» — «исклектался!».

Пилюля была в сахарной облатке.

К чему бы Ермаков в тот день ни обращался, все напоминало о слове, сорвавшемся с губ подсобницы от которого у Ермакова начинало гореть лицо.

«Исклектался!»

Но в поступках своих Ермаков меняться и не думал… «Статуй!» — окрестила его Нюра в сердцах. Даже на профсоюзную конференцию «статуй» явился, как и в прошлые годы, с полуторачасовым опозданием. И тут же начал куда-то торопиться, вышел из-за стола президиума, бросив, скорее, самому себе, чем председательствующему:

— Ну, я пошел!

Игорь Иванович, к радости Нюры, и, естественно, не только Нюры, задержал его, спросив громко, на весь зал:

— Вы кому это сказали, Сергей Сергеевич?

— Председателю?…Обратитесь, пожалуйста, к залу.

Подобными же словами Игорь Иванович пытался остановить Ермакова, устремившегося к выходу и на прошлогодней конференции.

У Ермакова в тот раз вырвалось с искренним недоумением:

К залу?!

В этом восклицании, говорили в тресте, был весь Ермаков. Теперь, вскинув руку, он посмотрел на ручные часы, помедлил, вернулся на прежнее место, стараясь не скрипеть подошвами.

…Председательствующий перевыборного собрания, начавшегося на другое утро, нажимал и нажимал кнопку звонка. Наконец, не выдержал.

— Вы что, как заведенные?!

Каменщики действительно были, как «заведенные». «Завели» их еще вчера… Оказалось пришло время пересмотра разрядов. Шумный «пересмотр» завершился в полночь. И к утру не унялись.

И были на это серьезные основания…

На улицах города появились невиданные доселе панелевозы, которые тянули на своих платформах-прицепах сероватые железобетонные «панели Ермакова». Да и не только Ермакова. ДСК, как их называли домостроительные комбинаты начали в тот год появляться, как спутники Земли, один за другим.

Каменщики следили за созданием ермаковского и других домостроительных станов ревниво. Машины грозили упразднить их нужнейшую, нарасхват, профессию, золотую профессию, которую они передавали из рода в род. Тут, в каменном деле, была их честь и удача.

Как-то теперь все сложится?

Александр Староверов, как и все другие, понимал и умом одобрял трудные поиски Ермакова и Акопяна, радовался их удачам, но в нем жило горьковатое чувство человека обойденного, почти обида, хотя неизвестно на кого или на что.

Новое дело началось, казалось ему, с новых обид. С перетарификации. Александр ходил по корпусу молчуном. Всего лишь месяц назад срезали разряды, люди только-только угомонились — и опять перетряхивать списки. Не рассыпалась бы бригада…

Гуща и Силантий еще до войны имели седьмые разряды. Попробуй зацепи их! Если уж стукать по темечку, начинать надо с бригадира. Иначе крику будет — ой-ой!

Александр ждал, что Чумаков посоветуется с ним.

Но его так и не позвали в контору, где пересматривали разряды. От него потребовали лишь одного — собрать народ.

Он собрал бригаду в бараке-раздевалке, только что сколоченном у новой строительной площадки. Каменщики торопились после смены домой и, в ватниках и рабочих брюках, усаживались вдоль стен. Скамеек не хватило, кое-кто пристроился на полу, подогнув ноги. Задубелые на морозе штанины с болтающимися застежками топорщились поверх валенок брезентовыми трубами.

Смолистый запах соснового теса смешивался с едкой вонью махорки.

Александр вошел последним, присел на корточках, в углу барака, словно бы безучастный к окружающему.

Чумаков, как и предполагали, произнес своим хрипящим голосом-скороговоркой речь о смысле происходящих на стройке перемен, в которой повторялась с небольшими отклонениями одна и та же утешительная фраза:

— Монтажники — это не то что каменщики. Им пупок не рвать. Поклоны не бить. Жить легчее — Чумаков, говоря, кривил безгубый рот. Дни сокращения штатов издавна заменяли ему церковное покаяние. В эти дни «на законном основании» сокращалось в его управлении число людей, недовольных им, Чумаковым. Ну а нет недовольных — считай, нет и грехов.

И на этот раз произошла осечка. И кто это ввел Огнежку в члены штатной комиссии?! Всю обедню испоганила!..

Чумаков с шумом втянул в себя воздух, точно обжегся горячим.

«Будешь за то, пагуба, читать списочек!» Он быстрым движением сунул отпечатанные на машинке листы Огнежке, стоявшей подле стола из необструганных досок: «Распускай перья перед народом, красуйся…»

И вот Огнежка «красовалась» уже битый час, выслушивала попреки и ругань. Перекрывая шум, она почти кричала митинговым голосом: — «Подсобница Горчихина Тоня. Оставляется в монтажной бригаде Староверова такелажницей. По старой специальности. Комиссия присваивает ей третий раз ряд!»