Петрус Кристус - Узники коммунизма

Не сомневайтесь — это те самые. Бывшие соратники Георгия Димитрова не только по нашумевшему Берлинскому процессу в 1932 году, когда Гитлер хотел было обвинить их в поджоге Рейхстага, но и по коминтерновской работе заграницей и в Москве…

Как известно, после судебного процесса, все трое — Димитров, Танев и Попов — были привезены немцами в СССР. Спустя некоторое время, после их отдыха на лучших курортах юга СССР, все трое были назначены на высокие посты в Коминтерне: Г. Димитров — Генеральным Секретарем, а Танев и Попов — ответработниками в Балканскую Секцию.

Казалось, что для болгарских революционеров, бывших заграничных работников Коминтерна, настали времена счастливого пребывания в стране мира, где уже ликвидированы все причины, порождавшие социальную несправедливость, где личность освобождена от всяких пут и где «так вольно дышит человек», избавившийся от капитализма…

Но, как известно, в нашем мире, да еще когда в нем «сияют лучи сталинской конституции», всё весьма преходяще и неустойчиво.

Словом, в годы ежовщины наши болгары очутились в застенках Лубянки — и стали изучать сталинскую конституцию с «черного хода». Даже их друг и покровитель Димитров не мог помочь им. Их судили, дали им по 10 лет, с поражением в правах и через Бутырки отправили в Орловский централ, а через год — одного повезли в Колыму, а другого — в наш Норильский режимный лагерь.

Было заполярное лето 1939 года. Хотя июнь был уже на исходе, но стояли еще зимние холода, снег продолжал лежать, а Енисей только начал входить в свои берега, освободившись от весенних вод. Вслед за последними льдинками, плывшими по реке вниз, прибыли первые пароходы и баржи, переполненные тысячами заключенных «ежовского набора». Они прибывали из Красноярского «Распреда», куда свозили их из многих изоляторов и режимных тюрем СССР. В числе 17 тысяч разных «высокопоставленных» зэ-ка прибыл к нам и болгарский «товарищ» Попов… Это был человек, из которого НКВД вынуло всё, что составляет человеческую личность. Но зато оставило ему в вечное пользование волчий аппетит, который Попов никак не мог утолить лагерным супом, называвшимся на языке заключенных «Баландой Виссарионовной». Да и этой сталинской похлебки не давали ему вдоволь, ибо он не мог выработать надлежавшей нормы на общих работах, и всегда попадал в разряд штрафников и отказчиков, которым выдавали по 300 грамм хлеба и горячую воду на закуску, подогретую московскими радио-передачами.

Вначале все зэ-ка проявляли к нему особенный интерес: ведь как никак, а работник Коминтерна и сподвижник Димитрова по Берлинскому процессу. На все вопросы своих соседей по бараку он отмахивался. Но через некоторое время, когда лагерный режим стал гнать и его в группу доходяг, Попов всё больше стал опускаться и понемногу развязал язык. Однажды, выпив свой суп одним залпом и без хлеба, Попов приподнялся на нарах и, отвечая на вопросительные взгляды своих соседей-доходяг, неожиданно взволнованным голосом заговорил:

— Меня превратили в живой труп, оставив мне только жалкий инстинкт жизни и непреодолимое желание утолить постоянный голод… Танева угнали на Колыму… А меня — сюда прислали. А тот, который отказался от нас и не вырвал из Лубянки, тот научился уже ад называть раем, а рай адом, идиотов — гениальными людьми, а гениальных людей уничтожать. Он стал законченным сталинским холуем. Шкура! Он думает, что спасет свою жизнь, отмахнувшись от своих старых друзей! Нет, товарищи, за нас покарает его история!

Он закашлялся и упал на нары. Потом открыл глаза, вытер их рукавом бушлата и прошептал:

— Как мне хочется есть и… умереть! На следующее утро Попова увели в лагерную больницу, а следователь 3-го отдела занялся его «контрреволюционным» разговором. Какова была его дальнейшая судьба, не знаю. Надо полагать, что 3-й отдел, помог ему переселиться к основоположникам марксизма, во имя которых он пожертвовал своей жизнью.

Еще раз вспомнился мне Попов в связи с неожиданной смертью его «друга» Димитрова, которого Вышинский спешно вывез из Софии в Москву, а мясники из Лубянки «оперировали», чтобы удалить из его мозгов «язву титоизма»… Предсказания Попова почти сбылись. Только в одном он ошибся, — это в том, что Димитров зарыт не в массовой Могиле концлагеря НКВД-МВД, а лежит в мавзолее Софии…

Это было в 1932–33 годах «счастливой» социалистической эпохи, на Украине, в Центральной России, на Кубани, в Терской области, у калмыков, в Туркестане и в других областях нашей страны.

Это было тогда, когда Советский Союз по демпинговым ценам «выбрасывал» на мировой рынок миллиарды пудов хлеба, рыбы, мяса, молочных продуктов, овощей и фруктов, нефти, горючего, лесоматериалов, мануфактуры.

Это было тогда, когда на родных нивах уродились прекрасные хлеба, но сплошная коллективизация или сгноила их на полях или выкачала у крестьян для заграничных поставок. И начался голод. Совершенно без хлеба остались десятки миллионов крестьян, которые раньше кормили и себя и миллионы других людей.

Когда у крестьян силою были отобраны последние килограммы зерна и овощей, они стали питаться дубовой корой, желудями, корнями всевозможных растений. Были съедены все кошки и собаки. Более предприимчивая часть населения бросилась в различные концы страны в поисках хлеба. Переполненные поезда голодных двигались к большим городам и промышленным центрам, — где хлеб давали по карточкам.

Те, кто оставался на месте, съевши всё, что было съедобного, стали опухать, болеть и умирать. Сперва менее приспособленные, потом и остальные: тысячами, миллионами.

Черные крылья смерти витали над каждым селением, и не было такого угла, например, на Украине, где не свирепствовал бы страшный голод. Люди стали питаться падалью и человеческими трупами. От трупоядения перешли к людоедству. Во многих местах обезумевшие от ужаса матери съедали своих или чужих детей.

ГПУ были раскрыты многочисленные шайки людоедов, занимавшиеся ловлею жертв и даже торговавшие мясными изделиями из человеческих трупов. Людоедов расстреливали, людоедок отправляли в Соловки.

Особенно тяжелые месяцы были весенние: март, апрель, май, пока не выросла трава и первые корнеплоды, овощи, ягоды. По дорогам, тропинкам, канавам валялись обглоданные людьми или собаками трупы несчастных… Некоторые селения вымерли на 50–70 %).

Тысячи погибших лежали в своих хатах и дворах без погребения: некому было их хоронить. Братские могилы, вырытые властями на кладбищах, не могли вместить всех умерших. Были посланы на места санитарные бригады гробокопателей из красноармейцев и комсомольцев городов. Но и они не успевали убирать погибших. Над многими совершенно вымершими селениями властями были повешены флаги с надписями: «Чумный карантин, въезд воспрещен». Да и ездить, собственно, не было кому, кроме представителей власти да санитарных бригад.