Павел Назаренко - В гостях у Сталина. 14 лет в советских концлагерях

Уркашей от нас отделили и куда то повели. В тюрьме передали под охрану тюремной стражи. Как только мы вошли в предназначенные для нас камеры, сразу же были закрыты двери и заперты замками. Мы оказались перед дверными волчками. В камерах были только двойные нары. Стены очень грязные и исписанные карандашами или царапинами с именами и фамилиями всех тех заключенных, которые побывали в этих камерах. Нары были голые и в малом количестве.

На нарах заключенные были буквально спрессованы и принимали одну и ту же позу. Коли у кого либо заболел бок, то он не мог изменить свою позу. Должны были все поворачиваться. Пол и подполье нар так же плотно, как и нары, покрывалось спящими. Зловонная параша стояла в отдаленном углу. Чтобы к ней пройти, нужно было выбирать свободное место, чтобы стать ногой и не наступить на спящего, а главным образом на руку иди ногу. Бывали случаи, что, спешно пробираясь к параше, становились на животы и спины спящих. В самом верху наружной стены было небольшое продолговатое и без стекол окно, через которое мы с жадностью смотрели на маленькую площадь голубого неба а иногда видели часть белоснежного облачка.

Маленькое оконце не в состоянии было освежать испорченный в камере воздух. От такого большого числа камерников в камере стояла страшная вонь, воздух был перенасыщен ядовитыми газами, а что было еще ужасней, это довольно высокая температура. Люди буквально обливались потом, как будто находились в парной бане.

Число камерников с каждым днем увеличивалось, что нам было очень неприятно.

Одного дня в нашу камеру вталкивают несколько человек, среди которых, как потом выяснилось, были члены коммунистической верхушки, которая завоевывала революцию. Эта верхушка оказалась евреями. Один из них по фамилии Лисицкий, был начальником дивизии красной кавалерии, другой командиром пехотной бригады, а третий — директором каких то больших заводов. Все были видными деятелями, даже героями во дни гражданской войны и проливали чужую кровь, конечно, глупых гоев.

Я довольно часто над ними подтрунивал и говорил им, что они сие помещение готовили для нас, врагов народа и белых бандитов, что же они здесь ищут, что они здесь забыли, почему они удостоились такой великой чести, что решили делить со своими кровными врагами «мягкую» — тюремную постель, вкусную и очень питательную пищу и кормить своей кровью клопов и вшей. А что самое главное — быть охраняемыми так, что никто но сможет их украсть, будь он самим сатаною.

Свое заключение они объясняли тем, что яко бы их заподозрили в троцкизме и начали их арестовывать и отправлять в сибирские лагеря. Более правдоподобные слухи говорили о том, что приехавшая в Москву израильская женщина посол просила кровавого палача Сталина, чтобы он разрешил всем желающим евреям выехать из СССР в Израиль. На се просьбу Сталин своего согласия не дал. Но она, как женщина, надеялась на успех своей миссии и сказала евреям, чтобы они составили списки желающих выехать в еврейскую державу.

Евреи-главари почувствовали, что приходит конец их верховодству, решили воспользоваться случаем, чтобы избежать надвигающейся на них грозы, как можно скорее улизнуть, спешно составили списки желающих. НКВД, получив драгоценные для них списки, обратилось с таковыми к отцу народов Сталину. Последний по своей звериной натуре рассвирепел, когда узнал, что ого бывшие преданные и верные слуги решили бежать от него. В знак своей благодарности Сталин решил наградить за прошлую верную службу своих бывших помощников своей отцовской наградой: сибирскими трудовыми лагерями.

Тогда же многие видные евреи, по рассказам многих заключенных, прибывавших в лагеря из Москвы, начали подвергаться изгнанию из министерств, высоких учебных заведений и вообще высоких постов, которые занимались евреями в СССР. Здесь же мы узнали от заключенных, прибывавших из центральных мест СССР, что много было арестовано и выслано в лагеря студентов за их подпольную антикоммунистическую работу.

Одного дня я почувствовал озноб и температуру. Постучал в волчек и с большим трудом вызвал мед. сестру. Она меня в волчок спросила, что я хочу. Я сказал, что плохо себя чувствую и прошу медицинской помощи. Она мне сказала, чтобы я ее немного подождал. Ждал два дня, но она не изволила явиться и помочь мне. Медицинской помощи я так и не получил.

В конце третьей недели нашего пребывания в пересыльной тюрьме нам объявили о погрузке в загоны. Подали железнодорожный состав из столыпинских вагонов. Началась погрузка. Вагоны были настолько наполнены заключенными, что многим пришлось стоять, а не сидеть. Вагоны были специально приспособлены для перевозки арестованных. На окнах и дверях были проволочные сетки. На дверях висели большие замки. Конвой оказался, на редкость, очень жестоким.

Арестованному очень трудно было отпроситься в уборную или пойти на жел. станцию принести воды. В купэ была духота, трудно было дышать. Скорее у черта можно было своими просьбами вызвать к себе сожаление или сострадание, ко только не у сопровождающих нас конвоиров, которые состояли из выродков сталинского режима.

Их жестокость в отношении нас заключенных не имела границ. Мы изнемогали не только от жажды, но из за отсутствия в вагонах уборных. С большим трудом можно было получить разрешение пойти в уборную на жел. станцию, конечно, только в сопровождении конвоира. В ответ на наши настоятельные просьбы, когда мы изнемогали от переполненных мочевых пузырей или кишечника, конвоиры только смеялись, крыли нас матом и издевались.

Три четверти дня мы пробыли в дороге и прибыли в лагерь Тайшет, который считается центральным лагерем особо-режимных и закрытых лагерей, где нас не особенно приятно встретили. Внимательно осматриваем внутренность лагеря. Лагерь, как и все подобные лагеря, окружен очень высоким забором, чтобы вольные люди не видели того, что делается в лагере. Сторожевых вышек нет, но часовые вокруг лагеря размещены так, что им видно все а их трудно увидеть.

Это сделано потому, что лагерь Тайшет находится на главной железнодорожной линии и чтобы проезжающие иностранцы не знали, что это лагерь несчастных советских заключенных. В центре лагерного двора находятся канцелярия и склады. В одном углу двора стоит барак, огороженный колючей проволокой.

В этом бараке помещаются пересыльные заключенные женщины и культ-кружок. Нас разместили в свободной половине того же барака. Пробыли в этом бараке два дня. На третий день нас решили перебросить дальше. Перед погрузкой в вагоны должны были сделать основательный шмон (обыск). Загнали нас, как скотину, в один барак.